Сибирские огни, 2004, № 11

АНАТОЛИЙ БАЙБОРОДИН ‘Jjtfb УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ бесшумно расхаживать по мшистой ковровой дорожке, стараясь будто ненароком сунуться взглядом в полуприкрытые створки плательного шкафа, где давала волю слезам обиженная дочь. В узенькую щелку, да к тому же издалека, ничего не мог высмотреть и тогда, без терпежу, подкрался на цыпочках, заглянул в шкаф и даже попробовал отрыть створки пошире, но они были связаны изнутри не то Ивановым галстуком, не то пояском от материного халата. Заглянул и замер, даже удивленно отпрянул; глаза его вначале удивленно округлились, потом непутно заморгали; рот, еще недавно сведенный злой сухотой, размягчился, и губы колыхнула виноватая, смущенная улыбка. Дочь, уже позабывшая обиду и слезы, укладывала ночевать Федю, толстопу- зенького пупса, и давнишних куклешек, похожих на девок-перестарок, с застиранны­ ми глазами и расшиньганными, полувылезшими, как у старушонок, стружчатыми кудерьками. Сидя под висящими на плечиках платьями и рубахами, нарошечная мама разоболакала чадушек, снимала с них пестренькие платьишки, юбчонки, руба­ шонки, штанишонки, шитые саморучно, так-сяк, наперекосяк, кривыми стежками. Последним, раздев, уложила спать Федю, у которого намалевала глаза чернильным химическим карандашом, смачивая его во рту. Убаюкивая пупса, дочь любовно ворчала голосом матери: — Опять у меня не спишь, фулиган такой!.. Я кому говорю, но-ка, счас же закрой глаза! И спи. Ишь, раздурелся... А то дождешься у меня, ремень-то вот он, — Оксана потрясла ремешком, что торчал из отцовских брюк, висящих на плечиках, и потянула колыбельную. Котя, котенька, коток, Котя-серенький бочок, Приди, Котя, ночевать, Нашво Феденьку качать... — Опять не спишь, ушами шевелишь!.. Ну, тогда вот тебе!., вот! — и Оксана пальчиком, нежно нашлепала по крохотной пупсовой заднюшке, но тут же спохвати­ лась и, прижимая дитятко к щеке, стала всего оглаживать, утешать.— Ладно, не плачь, не плачь, ладушка-оладушка... Ты же у нас послушный, да? — Да, — ответил Иван за пупса, и дочь вскинула на отца настороженные глаза, и тогда он, отводя взгляд, пошел городить что попало, лишь бы истаяла в дочерних глазах настороженность. — Этот Федя... съел медведя... ой, Оксана, балованный растет. Ты в школу убежала, а я прилег вздремнуть, так разве ж он даст?! Бегает, ногами стучит, орет как оглашенный. Мертвого разбудит... Пупс Федя приносил Краснобаевым уйму хлопот, — вечно блудил по дому, засыпая то под столом, то под Оксаниной койкой, а то и домовушко шатуна так спрячет, что и при солнышке с лучиной не найдешь; и тогда в ночь-полночь искали потерю всей семьей, потому что без Феди Оксана не засыпала. Раньше дочь с веселым азартом подхватывала отцову баешную игру, но сейчас потупила опечаленные глаза и молчала. III Поздним вечером Иван заглянул в Оксанину спаленку, где дочь, уложив Федю на подушку, весело распевала: Два пупсика гуляли В Таврическом саду И шляпу потеряли В двенадцатом часу. И шел какой-то дядька, И шляпу подобрал, А пупсики кричали: «Украл!., украл!., украл!..»