Сибирские огни, 2004, № 11

щее желание окатит вдруг влажным зноем, в котором сразу же сморится, увянет народившееся в тебе ласковое сияние, пожухнет и осыплется горячим пеплом... Если даже Иван и не давал воли грешным помыслам, так разве ж от того было легче, коль помыслы бродили в нем пьяной брагой, и люди с ясным и пристальным духом чуяли их, настораживались, тихо отходили. С летами и сивыми прядями в бороде Иван реже терзался эдакими срывами, как реже ощущал и окаянные подмены, для чего сильнее приваживался к одиночеству, когда с болезненной, собачьей чуткостью вслушивался во всякий шорох, похожий на потрескивание сохнувшего березового листа, во всякий вздох, напоминающий вздо­ хи осенней земли, отходящей ко сну, во всякие притаенные, неясные голоса, и все это — шорохи, вздохи, голоса, — блазнилось ему, исходили из самой души, отчего он и пробовал угадать их, а угадав, как бы вспомнить, потом оживить себя заправдашне­ го, непридуманного и неподмененного, такого, каким был загадан сызмала, каким его растили мать с отцом; но сколь ни вслушивался, сколь ни думал, так и не мог вспомнить себя изначального, яко ангела, не тронутого грехами смертными... Но как вошел в его суть и отец, — так и хотелось воскликнуть: как посмел?! — если уже схоронили его, если последние пять лет перед его гибелью они и виделись- то годом да родом, мельком и отчужденно, если смалу и по теперешние морщины, свинцовые мешки под глазами никогда Ивану не хотелось походить на отца. Пил да гонял ребят... Но, отжив от детства лет пятнадцать, чаще и чаще, как в этот осенний вечер, стал ощущать в себе отца. «Неужели во мне просыпается дремавшее отцовское?» — усмехнулся Иван, все так же глядя в отпотелое окошко, за которым сеял и клубился едва видный в сумерках, мелкий дождь, заливая колдобины, рытвины на размякшей, грязной доро­ ге, наполняя серой скукой Иванову душу. Он не приметил, как глаза, уставленные в густеющий морок, отсырели слезами, заволоклись призрачной пеленой, но вдруг ясно узрелось: плетутся на сморенной кобыленке сквозь снежный буран два одино­ ких человека, отец и сын, а степная метель, то вздымаясь, то прилегая, охлестывая ковыль на буераках и кочках, протяжно, с подсвистом и подвывом поет: И набравшись сил, чуя смертный час, Он товарищу отдавал наказ: Ты, товарищ мой, не попомни зла, Здесь, в степи глухой, схорони меня... Иван не сразу и приметил, что поет... II Очнувшись от песни, словно проснувшись после горького сна, где он был так одинок и покинут, Иван отошел от окна, возле которого мог вечно сидеть, глядя на степные холмы, колышимые знойным июньским миражом, слепяще-зеленые на лет­ нем перевале и поседевшие инеем в октябре, а после Покрова Богородицы укрытые снегами. Он присел за стол, открыл Библию наобум, но потом по неведому зову улистал до тринадцатой главы «Первого послания к коринфянам святого апостола Павла» и прочитал: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая, или кимвал звучащий... Любовь долготерпит, мило­ сердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчин­ ствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Лю­ бовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, языки умолкнут, и знание упразднится...» Строки мерцали в глазах, расплывались, словно в Библию капали слезы, размы­ вая слова; ничего не шло на ум, но с раскаяньем помянулась ссора с дочерью... Поколебавшись, одолев гордыню, Иван из закутка с видом на сиротское картофель­ ное поле и степь, что пышно величался его кабинетом, прошел в горницу, стал мягко, 5 Заказ № 318 АНАТОЛИЙ БАЙБОРОДИН tfW y i УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ