Сибирские огни, 2004, № 11

АНАТОЛИЙ БАЙБОРОДИН УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ Терпи, моряк, — капитаном будешь, — и затягивает флотскую: Гонит волна штормовая, В дальние дали маня, Ты не ревнуй, дорогая, К Черному морю меня... Вот уже вкатили в чаяий базар, торопливо и азартно заякорились, наживили удочки... и вот уже зачинный, лопатистый окунь, наяривая хвостом, пошел ходуном по лодке... потом — другой, третий... а уж выплывает из степи медноликое светило. Окунь отходит, утомленные удочки дремлют на борту, тогда Илья, подняв якорь, веслит к берегу, где разведет жаркий, недымный костер и будет жарить на рожнях окуней, варить чай. И опять раздольно и голосисто летит по-над самой водой в дым­ но-алой заре голос Ильи: Прощай, любимый город, Уходим завтра в м оре... А я, не в силах устоять перед напором песни, увесистой, как штормовая волна, пробую подтягивать бренчащим голоском. Нет, Илья жив, такого не сломишь, он еще отзовется, непременно откликнется... как же иначе?!» Часть девятая I «Значит у меня уродилась душа, как у матери... жалостливая?..— спрашивал Иван неведомого, когда отлетали чары дымом сгоревшей змеиной кожи, и он уже не чуял себя кем-то, взявшим над его душой зловещую колдовскую волю, но и себя полного, заправдашнего тоже пока не ощущал, — брел впотьмах по таежной чащобе, городя перед собой боязливо ждущие руки. — Жалостливая... Но откуда же это?» Случалось это хоть и редко, а все же случалось и пугало зловещей и насмешли­ вой волей от его рассудка; бывало голубем-сизарем слетал в душу желтоватый степ­ ной покой или синё играл, плескался озерный восторг, — хотелось, как в легком пасхальном хмелю, любить встречного-поперечного, жалеть дальнего и ближнего, — но вдруг, словно туча холодной тенью заволакивала солнышко, наперекор покою либо восторгу по неведомой воле вздымалось из темной и потайной Ивановой сути такое хлесткое, такое желанное зло, что становилось страшно самого себя. Бывало, давнишний, заветный друг, брат крестовый, ведал, как на духу, о своих душевных горестях, и смывался с его лица сумрак; Иван вначале жалел брата, но неожиданно стылый и насмешливый ветер разом смахивал жаль, и вместо нее стремительно вызревало зудящее желание ударить брата в очищенное страданием, бледное лицо, избить его в сладостной и беспамятной истерике, лишь бы не видеть!., лишь бы не видеть осветленное пережитым, родное лицо... Но сразу же охватывал маетный стыд; Иван краснел, отводил глаза, а потом торопился уйти, остаться наедине с собой. И так было мучительно при воспоминании о случившемся том, что хоть глаза завяжи да в омут бежи. Похоже случалось на могилках-жальниках и в церквях, куда в бестолковой юно­ сти, словно в музей, вваливался среди праздной шатии-братии, увешанной камера­ ми, куда приходил и зрелым, чтобы облегчить душу, истерзанную грехом: лишь от- теплит, бывало, душа, станет наливаться тихим, ласковым светом, будто окно, зару­ мяненное утренней зарей, лишь проснется в душе певучее ликование, когда любишь всех беспечально, как тут же и неведомая окаянная воля силком поведет глаза и выведет на ладную деваху с кобыльими стегнами, облитыми черным либо телесным капроном, и грубое, особо срамное в святом месте, но тем и изощренно услаждаю­