Сибирские огни, 2004, № 11

АНАТОЛИЙ БАЙБОРОДИН i& k tt УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ вмазанную в стенку вентиляционную решетку; крестилась мать о ту пору вроде по привычке, какая жила с ней от самого рождения, как привычка всякое утро, гожее или непогожее, студеной, жгучей водой споласкивать с лица грешные остатки сна, или чесать частым гребнем свои до старости густые, темные волосы. И всякий как раз, печально глядя на молящуюся мать, вспоминал Иван, повинно опуская глаза, промотанный им медный образок Пречистой Девы... Утром Ванюшка видел, как прощались с Ильей, который уже сидел верхом на жеребчике: отец в нательной рубахе, почесывая грудь, зябко потряхивая плечами, дымил на крыльце махру, а мать, уцепившись за стремя, печально глядя на сына, молила: Ты уж, Илья, Фаю-то жалей... Коль уж сошлись, дак и живите дружненько, по- руськи, по-божецки. Не обижай... — Ты, мама, за нее не переживай, — сама кого хошь обидит. — Лишний раз не перечь ей. — Да я, мама, шибко-то и не перечу, но и ... под каблуком жить не буду. Я не брат Степан... — Ой, беда с тобой, Ильюша... — Ничо-о, мама, ничо. Живы будем, не помрем, и станцуем, и споем... Ну, я поехал. — С Богом, Илья, — мать перекрестила сына в дорогу. — Да через речку-то будешь переплавляться, осторожней, Илья. V Все же ночная кукушка перекуковала дённую, — через месяц сдернула Фая мужика с родной кочки; но в пригородной иркутской деревеньке, куда молодые укочевали, то ли скучая по отцу-матери и степным землякам, то ли от выстуженной семейной жизни, брат пуще загулял; а вскоре, как сам предрекал и накаркал, разбе­ жались они с Фаей, как в море корабли. Илья бы ее сроду не бросил, не та порода, не тот нрав, весь бы век страдал и бабу мучал, — сама качнулась к другому мужику, который оказался ей, видимо, впору. Через много лет, вдосталь нахлебавшись и своей полынной судьбы, наплодив и ребятишек, Иван уже поминал молодуху, не скрипя мстительно зубами, но — с покаянной виной и поклоном: не к злому греху приваживала — порядку учила, без коего, хоть семь пядей во лбу, под пьяным забором век завершишь. И жалел Фаю: шалый брат, чужие ребятишки с непривычным ей, горожанке, вольным деревенс­ ким норовом. А брат Илья, уже на весь короткий, хмельной и заполошный век сойдясь с дере­ венской учительницей, тихой и безропотной, кочевал по Забайкалью, не пуская гус­ тых и крепких корней в степную твердь. Похоронная весть нашла Ивана в Иркутске, где тот учился на журналиста... Табун дикошарых коней Илья объездил на своем веку, и от коня же погиб; либо лончак попался шибко уросливый, либо уж навык стал выпадать из похмельно тряс­ ких рук, но так или иначе, сбросил мужика в намете халюный жеребчик, будто жизнь выкинула на ветреном скаку да прямо на убитую до камня, сухую дорогу, где и утихла неприкаянная братова душа. Иван, через несколько лет после похорон, испод­ тишка сочиняющий рассказы, на горьком и любовном выдохе начеркал в своей со­ кровенной книге... «Вышло у Ильи как в песне, которую он, томимый предчувствием, частень­ ко пел: Умру, в чужой земле зароют, Заплачет маменька родная. Жена найдет себе другого, А мать сыночка никогда... 62