Сибирские огни, 2004, № 11

АНАТОЛИЙ БАЙБОРОДИН УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ исполнилось ваше земное назначение...», и отпустил их наземь. Очнулись, горе­ мычные, ведом не ведая, где были, и как очутились под звездным небом; мать тут же на крыльце напоила их брусничным морсом, потом, притулив к себе Ванюшку, взяв на руки малую, стала баюкать: Баю, баюшки, баю, Не ложися на краю. Придет серенький волчок, И укусит за бочок... V Скучно оживало таежное Вербное Воскресенье, верша Цветную неделю. Вяло и неохотно заголубели двойные зимние окна, смотрящие в серый, еще очарованный сном, ирниковый распадок, освещая унылым светом лесниково убожество: нетеса­ ные венцы с рыжими куделями мха; лопатистые изюбриные рога; козлоногий стол с рацией, омертвелой без папани; ходовые картинки и вышивки гладью и крестиком, — сестрица Аленушка с братцем козленочком да серый волк с царевной и царевичем; вольный топчан около печки, укрытый овчинной дохой, где в тяжком забытье, спи- нав в ноги ватное одеяло, разметались уснувшие под утро ребятишки, бессвязно и тревожно бормоча, обиженно всхлипывая, будто напрасно матушка вымолила их в печальный мир из ласковой вечности. Мать, за ночь не сомкнувшая глаз... день во грехах, ночь во слезах... перестра­ дав до полного опустошения, широко и бездумно, немигаюче глядела в окно, на заудинский хребет. Но отца не высматривала. Вся ее моченька страдать, надеяться, ждать за ночь иссякла, не осталось в заначке даже зла на отца, загулявшего в деревне. Луканька окаянный, что пасется по лево плечо, словно прошептал за мать: «Ох, упасть бы и уснуть вечным сном, а тут пропади все пропадом, гори синим полы­ мем. ..» Но хранитель, что пасет по право плечо, напомнил свойским голосом: «Хво- рать-то некогда, Аксинья, не то что помирать, — пора коровенке с буруном и телкой сенца кинуть, напоить скотину; пора иманов выгонять из козьей стаюшки, — пусть пощиплют мураву на хребте, по солнопечным облыскам; пора и курам зерна бро­ сить, а там и ребятишки подымутся, ись запросят, — галчатами в гнездовище отпах­ нут прожорливые клювы. Так что, Аксинья, некогда помирать...» Оплескав лицо жгучей, ледянистой водой, смывая усталь и унынье, мать поту­ же заколола волосы гребенкой, покрыла их козьим полушалком и, осенилась благо­ дарным крестом, виновато глядя на божницу, — в утреннем сумраке светились лишь очи Спаса, Владычицы Небесной и Николы Угодника. Поклонилась земно, шоркну- ла изработанной, скрюченной рукой половицы, благодаря: не покарал Господь Ми­ лостивый за грехи тяжкие, не отнял чадушек... «Ох, мамочки родны! — жиденько, дробно хихикнул окаянный в лево ухо. — Да какие у тебя грехи, деревня битая... да еще и тяжкие?! Помыслы с отчаянья да поносные слова отцу-гулевану, и то позаочь. Вон какие изверги в смертных грехах купаются, словно в теплом корыте, на Бога ропщут, и никакая холера им не деется, как сыр в масле катаются... Грехи у нее... Не смеши...» Но поперечный голос, что с права плеча, тихо, но внятно промолвил: «Не тут, Аксинья, за грехи отвечают. — Там... Терпи, и Господь не оставит...» После молитвы, как после кроткого и короткого, птичьего-синичьего сна, яви­ лись силы и обреченный, безропотный покой. Надо жить... Обрядив скотину... Майка со дня на день отелится, и надо бы стайку на чистый четверг богородичной травкой окурить от всякой нечисти... похлестав ее вербой по старому свычаю, перекинула через плечо коромысло и побрела к Уде, куда с ребя­ тишками моталась утрами и вечерами, карауля отца. Тут она чуть было не помянула шатуна лихом, но окстилась: грех... вербный праздничек. Ох, как радостно и буйно опушилась верба! — диву далась мать. — Белым-бело... Доброе будет лето, травостой и покос ранний... Но и к половодью, видно...