Сибирские огни, 2004, № 11

АНАТОЛИЙ БАЙБОРОДИН £$t£fjh УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ тут не оскоромишься, ежели в доме одно скоромное, — вяленое, с душком мясо, соленая рыба да скотский жир; какая была картошка, и та задрябла в теплом подполе, пустила бороды белых ростов. Словом, из постного даже постного масла уж полме­ сяца в глаза не видели. Про посты, исповедь и причастие помнила мать смутно — сорок лет минуло, как тятя мокроносой девчушкой вывез ее в бурятские степи и леса с Красного Чикоя, где гуртились забайкальские староверы, прозываемые семейскими или поляками, ибо по велению царицы Екатерины переселили материн род с тогдашних польских земель. Шатнувшись от семейщины, запамятов какого они толка и согласия, родова материна обмирщилась, и, крестясь то по-семейски двумя суровыми перстами, то щепотью, прислонилась было к единоверцам, — в уездном селе Укыр о ту пору еще тешил боголюбивые души колокольный звон Спасской церкви, — но тут на худобожии рус­ ские головы свалились мутные, кровавые антихристовы времена, и фармазоны пору­ шили уездный храм, а заодно и сельские церквушки. Остались матери на весь век лишь ночные и зоревые молитвы да образа от тятеньки и маменьки, и самая заветная в позеленевшем медном окладе — икона Божией Матери «Утоли моя печали». А церковный порог перешагнула лишь под старость, с кривым ботажком, когда гостила в Иркутске, куда сын Иван укочевал из Сосново-Озерска. Но и без церкви молилась мать за всю краснобаевскую родову молитвами, что с малолетства и на­ вечно укоренились в памяти. В Лазореву субботу, накануне Вербного воскресенья, мать смела с углов тенё- ты, протерла маменькины образа, подмазала глиной и подбелила печь; потом при­ несла с Уды пук вербы и ведерко дресвы — речного песочка, просеяла его ситом, пережгла в русской печи докрасна, а уж после, усыпав им широкие половицы, вы- шоркала их веничком-голячком, смыла горячей водой, и обнажили сосновые плахи нежную древесную желтизну. Помолившись, нашарила мать в русской печи остыв­ ший уголь и намазала обережные кресты на оконных косяках и дверных колодах в избе и стайках, чтобы откреститься от нежити, — лютуют бесы, бесятся накануне святых дней, вроде зимы-карги в зимобор-месяц. Присела отдохнуть, припомнила тятю своего, мамушку, себя малую, да и заго­ ворила не то сама с собой, не то с Ванюшкой, что терся подле, голодно принюхиваясь к жаркой печи: — Боялись мы Боженьку... Это мне, однако, лет пять было, мешаю молоко — топится в печке. Я молоко помешала ложкой, и эту ложку раз и облизала. А постный день был... Я за печку забежала, да на Божушка-то18 гляжу и думаю: может, Божуш- ка-то мене не видел, что я ложку лизала. Давай запаном язык обтирать... Промытая изба, хотя и не вынули зимние рамы, вздохнула по-вешнему свежо и так нарядно, празднично засветилась, что Ванюшка с Веркой тут же завели игры, высыпав из своих кожаных мешочков на луково светящийся пол крашеные бараньи лодыжки. Ванюшка, парень сметливый, махом объегорил сестру — выиграл все ее кости, и Верка, уливаясь слезами, поковыляла жаловаться матери. — Мама... он у меня все лодыжки забрал... Пусть отдаст. — Отдай, Ванька! — велела мать. — Не дразни девку. — Ага, отдай!.. — загорячился Ванюшка. — Я выиграл, вота-ка. Не отдам. Верка заревела лихоматом, а мать в сердцах крикнула из кути в горницу: — Отдай счас же, паразит! Не выводи меня... — Я выиграл... — захныкал и обиженный Ванюшка. — Выиграл, выиграл... — передразнила мать. — Мог бы и поддасться, проиг­ рать, — она маленькая. — Ага, маленькая... Только ее жалеешь... Уеду я от вас в деревню к Илье. Живи­ те тут без меня... — Ванюшка заревел в голос, быстро обул сыромятные ичижонки, накинул телогрейчишку и вылетел во двор. 52 18 Б о ж у ш к а :—гтак семейские ласково величали и Господа Иисуса Христа, и сами образа Его ликом.