Сибирские огни, 2004, № 11

АНАТОЛИЙ БАЙБОРОДИН ‘J УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ Зябкой зарей — на сухих ковылях еще искрился иней, а небо лишь на солновсходном краю рассвело — убрели отец с сыном на ток и притаились в скрадке. Всплыло над черными лиственничными вершинами багровое солнце, нежарко и неярко оживило хмурый лес, и вдруг прямо из светила, из вспыхнувшего зарева, с гулким шумом слетели на токовище вешние птицы. Мудрый косач, дозорно усевшись на сухую листвяничную вершину, озирал зоревый лог, а молодые косачи забегали подле игри­ вых тетерок, форсисто распуская хвосты, топорща крылья, и, затейливо приплясы­ вая, так жарко и томно забормотали, зашептали на все лады любовные веснянки, что у отца затряслись руки. Он водил тозовкой, ловя на мушку то одну, то другую птицу, но те хороводились, даже на мгновение не замирая, и отец стал выцеливать косача- верховода. Дуло ходило ходуном в тряских руках... пуля звенькнула, продырявила алую зарю, косач тревожно вскрикнул, и птицы, оглушительно хлопая крыльями, с разбега взлетели и стаяли в сумрачном лесу. Больше отец тозовку не брал на ток, добывал птицу конскими петлями. — Ванюха! — кликнул он сына, в остатний раз оглядывая телегу. — Завтра сбе­ гай, петли проверь. — Н-но, — проворчала мать. — Кого посылать?! Проверит он ... — А чо, уже большой... — Ага, большой... Ладно, езжай. Сходим вместе, поглядим. Отец собрался в деревню получить похожее на христорадную милостыню, лес- никово жалование и запастись харчами, потому что в казенке, где в сусеках хранили съестные припасы, и мышам-то нечем было харчеваться. Мать уже ширкала долбле­ ным осиновым совком по днищу мучного ларя, наскребая жменями муку, чтобы замесить тесто на хлеб и пресные лепешки. — Ой! — всполошилась мать, — чуть не забыла с этой колготней... Вынесла завернутую в холстину вяленую сохатину да четыре пары овечьих нос­ ков, связанных тянучими зимними вечерами, и уложила все в телегу под сено. — Не потеряй, отец... Тут как раз всем носки: Ильей с молодухой, Шуре, Тане. Которые осенью вязала, теперь уж, поди, в труху сносили, а еще такие холода нагрянут... Отец растащил тесовые крылья ворот, сел в телегу и, подобрав вожжи, глянул, опять же, с довременной виной и раскаяньем на мать и ребятишек, сиротливо жму­ щихся друг к другу. — Не забудь, Петро, аржаную муку будешь брать, и белой прихвати, — кулич пекчи. Неделя до Пасхи осталась... Да смотри, отец, не загуляй вдеревне, а то у нас муки, и соли, и чая кот наплакал. День-два и можно зубы класть на полку, неча будет кусать. — Не, не, не!.. Ты, Аксинья, даже и не переживай, я — мухой, одна нога там, друга здесь. Може, седни зарплату получу, харчишек запасу и назадь... По тому, как запальчиво божился и сулился отец, — себя уверял, домочадцев обнадеживал, — при этом не глядя ей в глаза, блудя лукавым и виноватым взглядом по двору, мать обреченно поняла: загуляет во всю ивановскую, и об одном лишь молила безглазо, чтоб вся зарплата не улетела в ненажорную глотку, чтоб скорее выгулялся. — Взял бы сюда бутылочку, Петро, вот и Благовещенье бы отвели... — без малой надежды советовала мать. Отец выудил из черного галифе засаленный кисет, скрутил самокрутку и, пых­ нув махорочным дымом, вздохнул тяжко. — Ладно, поехал я ... За скотиной присматривайте. Корова со дня на день долж­ на отелиться, глаз да глаз нужен... Сено шибко не жалейте — до зеленей хватит. А можно уже по теплу и на пожить выгонять, на подножный корм... — Ну, с Богом, Петро. Присядем на дорожку. Ваня, Вера, садитесь на крылечко. Отец тряхнул вожжи, азартно чмокнул, понукнул Гнедуху, и телега, щедро сма­ занная дегтем, мягко покатилась со двора. Вышла за ворота и мать с ребятишками, долго глядела вслед отцу и будто не плакала, но из молчаливых, как морошное пред­ дождевое небо, моргающих глаз катились слезы.