Сибирские огни, 2004, № 11

АНАТОЛИИ БАИБОРОДИН ДОШ УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ V Обиженный теперь и на дочь, и на жену, и на судьбу, чувствуя мучительное и в то же время наслаждающее одиночество, Иван ушел в свой закуток, прозываемый кабинетом, открыл окошко в темнеющую степь, дрожкими пальцами зажег папиро­ су и, благодаря Бога хоть за эту утеху, жадно закурил. Моросил невидимый в сумер­ ках, стылый дождь, до срока затянув степные увалы вечерним сумраком; и такими, в лад Иванову настроению, серыми и тоскливыми привидились степные холмы, что хотелось плакать. Когда была уже докурена и погашена папироса, когда страдальчески осветлен­ ным взглядом, уже невидяще смотрел сквозь клубящийся, сырой морок, Иван вдруг, поразившись, испугавшись, ощутил себя своим отцом... Отец нежданно, сам по себе, без Иванова усилия, полностью вошел в его суть, словно в облюбованную им спра­ ву, которая теперь оказалась отцу впору, в самый раз, — нигде не жала и не топорщи­ лась, не провисала — плотно облегая тело. «Господи, да что за наваждение такое на мою голову грешную?!» — воскликнул Иван. Он потер лоб отцовской, сухопарой, вечно подрагивающей ладонью и ощутил, что смотрит в отцветающее на ночь, чернеющее небо отцовским, ледянисто синим, насмешливым взглядом, хотя глаза ему достались и не отцовские, иссиня, — матери­ ны, похожие на негусто заваренный чай; потом Иван учуял, что и рот его по- отцовски заузился, брезгливо скосился, будто на язык попало студеное, кислое, и он скошенным углом рта протяжно, с присвистом подсасывает воздух, морщась, обжигая десны, отчего приходится пережевывать его и, согревая во рту, глотать, словно льдинки. Вот так же отец подсасывал и мял в редкозубом рту февральский оттепельный воздух, когда маленький Ванюшка, которому он доверил вожжи, перепугавшись при­ дорожного листвяка, загнал кобылу в снег по самое брюхо и чуть не переломал сани. Все было так же, как сейчас, и недаром, видно, жена попрекнула его отцом, когда он поучал Оксану, — вылитый папаша... А ведь сроду не чуял в себе ничего отцовского, потому что мало чего отцовского и принимал. VI Иван за свои тридцать с гаком не раз обращался в других людей, заимевших над ним добрую или недобрую власть. Помнится, в старших классах после азартно прочитанной книжки Грина про алые паруса, потом — увиденного фильма ощущал себя одиноким и печальным гордецом, которого ни одна деревенская душа понять не сможет... Из кино шел, отбившись от галдящих ребят, форсисто задрав воротник телогрейки, пропахшей коровьим назьмом... — нет, конечно, не телогрейки, зачиненной на локтях, а черно­ го морского бушлата или плаща капитана, обветренного, как дикие скалы. Пересту­ пал порог своей избы, а тут мать: — Иди-ка, парень, стайку почисти, — корова навалила... — А чо всё я да я?! -— капитан, обветренный как скалы, запальчиво оправдывал­ ся, огрызался, и морская личина слетала золотушной коростой. Сразу за детством по недоброму умыслу, по нашёпту или сглазу ехидной вол- хвитки, обращался Иван в людей, с коими болезненно схлестывала его жизнь; но обращения эти, слава Богу, выходили недолгими, с надсадным и мучительным со­ мнением, — чужая, недобрая суть втекала в Иванову душу уже с трудом, через крепнущую с годами запруду. Но это было потом, а в юности... Когда случалось обращение, рождалось крылистое чувство легкости, дозволенности и простоты жиз­ ни, потому что Иван в такую пору не отвечал за свою душу, даже и не чуял ее, огрузлую, маятную, беспрокло ищущую себе верного приюта; он игриво жил чу­ жой душой, опекающей его и ничего близко к себе не принимающей. Жилось легко, как в беспохмельном хмелю. Но потом Иванова душа морщилась, сжималась, чтобы