Сибирские огни, 2004, № 11

точка». Даже не выманили, а она сама, богачка, одарила всех шоколадными «Лас­ точками». И так изо дня в день: Оксана что-то теряла, забывала от врожденной, сонной и протяжной задумчивости или, наоборот, от неуемной, захлебистой говорливости. Не столь было жалко Ивану рубля, — не было денег и это не деньги, — сколь жалко дочь, и даже страшновато за нее: а вдруг такой простушкой вырастет, и любой встреч- ный-поперечный, кому не лень, будет ее на каждом шагу обманывать?.. А девушкой станет, тогда как?.. Ловкачей пруд пруди, мигом оморочат, а потом беды не расхлеба­ ешь. Им такую простушку заманить да вокруг пальца обвести — раз плюнуть. Чужие грехи пред очами, свои за плечами?.. Нет, Ивану с обжигающим душу стыдом поминались и свои грехи; мало того, было мучительно стыдно от неуверен­ ности, что устоял бы и впредь пред соблазном, коль такой подвернулся бы. Помяну- лись забытые девчушки, вылетевшие из-под маминого крыла на веселый, лихой про­ стор, да впопыхах, вгорячах тут же угодившие в проворные, хваткие руки. Сколько их, непутевых, надломилось нежными ветками, чтобы уж больше не выправиться, не нарядиться майским листом... Рассуждения Ивановы, исходящие из грешного тем- нознания, заскользили вниз, в будущую непутную жизнь дочери, словно под угор, размытый холодными осенними дождями. . Он не мог постигнуть вялой, растерянной сутью, чему Оксану учить: если добру и простодушию, — промается весь свой девий и бабий век, обманывать будут, насме­ хаться?.. но не хотелось подучать и нелюби к людям, как и житейской ловкости, — противилась суть. От такой растерянности набухало в душе против дочери раздраже­ ние, круто замешенной на жалости, тоске и тягостном ощущении жизненной неуют­ ности и непрочности. II Иван Краснобаев, после учебы не зацепившись в Иркутске, вместе с Ириной, женой, и малым чадом вернулся в степное село, где на берегу заросшего травой и обмелевшего озера отыграло утренними зорьками его рыбацкое детство. Пристро­ ились в деревенскую газету, сочиняли про пастухов и доярок, чабанов и рыбаков, костерили на все лопатки деревенских пьянчуг и лодырей. В первый же день сходил на другой край деревни, глянул родную избу, не чуя в себе духа сунуться даже в ограду, чего-то смущаясь и пугаясь, — может быть, не желая лишний раз бередить душу поминанием о малолетстве, о навечно канувшем, самом отрадном, как ему чудилось, вольном времечке, а может быть, просто, стес­ няясь нынешних хозяев и побаиваясь, что встреча с родным домом и детством вый­ дет смешно и грешно, как на сцене, куда его силком выпихнули, потому что душа молчала. Да и отпугивал дом, поправленный новыми владельцами, поднятый венца на два, зашитый дощечками «в ёлочку» и ядовито раскрашенный, ставший на облич- ку до обидного чужим, словно отобрали его у Ивана, присвоили навечно и, чтоб уж не чуял родным, переделали на свой хитрый лад. В окне смутно и тревожно качнулось чьё-то лицо, а потом из ограды, перевали­ ваясь уткой, придерживая ладонями разбухший живот, натянувший и вздыбивший блеклое, ситцевое платье, вышла хозяйка; широко и основательно расставив переви­ тые синими жилами, босые ноги с зачерствелыми, бурыми ступнями, остановилась в калитке, застив собой весь проём; к ногам её тут же прижался, выбежавший сле­ дом, чумазый парнишонка, на котором была лишь коротенькая, до пупа, замызган­ ная майка, оттянутая солдатской медалью; следом явилось и вовсе чудечко на блю­ дечке: в одних трусах до колен, в коробистых черных перчатках, с деревянным авто­ матом на шее, но при галстуке и фетровой шляпе, которые, похоже, долго жевал теленок; за парнишками выглянули и две крепенькие, лет десяти, русокосые и синеглазые девчушки, вроде как двойнята, в одинаково пёстреньких, застиранных, долгополых платьях; и все они — и мать, и выводок — настороженно и неприветливо глазели на Ивана, отчего ему стало неловко, досадно, и он буркнул про себя: «Вылу­ АНАТОЛИЙ БАЙБОРОДИН УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ