Сибирские огни, 2004, № 11
Но Ванюшке теперь мало отцовской хвалы, которую не слышал, но ощущал спиной; нет, этого уже не хватало разгоревшейся душе, и парнишка вздыхал о том, что вожжить пришлось в лесу, где на него удивленно, да бессловесно пучатся глаза ми в крапинку лишь голые березы; вот ежли бы в деревне — это другое дело. У-у-у, в деревне-то он бы дал жару, всем бы утер носы, показал бы ребятам, особенно Маркену Шлыкову, как надо вожжить, — так бы лихо прокатил, что все бы от зависти поумирали. А вдруг бы и Танька увидела Батурина?.. Тут Ванюшка даже невольно покраснел, вспомнив смуглую девчушку, с темно каштановой косой, круглым лицом и печальными, тихими глазами. Дня, бывало, не мог прожить, не видя ее, крался за ней по улицам, терзаясь и мучаясь стыдом; вечерами зяб на ветру под ее окнами, — хоть краешком глаза увидеть ее в окне или когда пойдет закрывать ставни... Эх, по своей бы улице, да по Озерной!..— с тоской помянул он родную улицу. Скоро Ванюшка и вовсе освоился с вожжами, потому что нечего было и вож- жить-то, — Гнедуха сама не слепошарая, сама дорогу видит и в лес сдуру не кинет ся, — а освоившись, выдохнул из себя скопленный от волнения и гордости жаркий воздух и начал раз за разом понужать кобыленку, крутя вожжами над своей голо вой, норовя вытянуть ими по кобыльему крупу. И Гнедуха порысила ходче, быст ро подбирая полосатые тени своими загребистыми копытами и разбрасывая их по сторонам. В сплошную пестроту вытянулся мигающий просветами лес, покати лось по вершинам берез и лиственниц красноватое солнышко, едва поспевая за санями. — Гоном-то, паря, не гони, — попросил отец, видя, что Гнедуха, недовольно косясь на ямщичка, который норовил огреть ее вожжами, готова была вот-вот с рыси удариться в намет. Ванюше хотелось запеть что-нибудь удалое, с присвистом, когда сани выкатили на продолговатый лесной бусанок с одиноким зародом сена посередине, когда смеш но ломаясь и дробясь, подпрыгивая, побежала вдоль заголенной дороги чудно вытя нутая, слитая воедино тень Гнедухи, отца и его. Казалось, по заснеженному полю с торчащими там-сям кочками и гривками сухой, белесой ковыли быстро скользит голубоватое, трехгорбое диво. Ванюшка загорланил песнь, какую слышал от брата Ильи, когда тот был под добрым хмельком: — Отец мой был природный пахарь, а я-а-а работал вместе с ним!.. Но песня показалась вялой, и, когда миновали покосный бусанок, от взгуравшей лихости парнишка хотел либо матюгнуть Гнедуху по-отцовски, либо крикнуть обыч ное при езде: н-но, пропащая, шевелись!., чуля!.. спишь, волчья сыть!., но тут на крутой излучине — Ванюшка ясно видел и запомнил на всю будущую жизнь — грузно скакнула на дорогу отечная у комля, бабистая, кособокая лиственница; скак нула, раскорячилась посередь дороги, широко и ухватисто разведя толстые нижние сучки, будто ловящие руки... Сани полетели прямо на лесину, с визгом раскатились на прибитом сумете, и черно-бурый ствол, стремительно и чудовищно разрастаясь, понесся прямо в распертые, испугом одичалые Ванюшкины глаза. — Ма-а-а-а-а-а-а-а!.. ма-а-а-а-а!.. — так дико и на весь лес взревел он, что с придорожной осины испуганно потрусился иней; взревел, опрокинулся в ноги к отцу, струнами натягивая вожжи, вросшие в сведенные страхом, оледенелые паль цы, и на какое-то время обеспамятел. Гнедуха удавленно храпела, осев на задние ноги и высоко задрав вывернутую в сторону от лесины морду, на которую натужно лез хомут; оглобли взметнулись, угрожающе сунулись в небо, что-то хрустнуло, затрещало в санях... Ванюшка ничего не видел, не слышал и даже не почуял, как отец вырвал из его сведенных пальцев вожжи, а когда опамятовал, уже как ни в чем не бывало постаива ла в сторонке хмурая, приземистая лиственница, будто даже ухмыляясь старческим ртом — узким дуплом, обметанным серой и смолой; постаивала, навроде лешачихи, и насмешливо трусила на дорогу потревоженный, сухой снежок. 39 АНАТОЛИЙ БАЙБОРОДИН УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2