Сибирские огни, 2004, № 11

АНАТОЛИЙ БАЙБОРОДИН ■J&ZJ-L УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ — Ревнуешь? — усмехнулся Илья и тихонько, насмешливо пропел. — Ты не ревнуй, дорогая, к Черному морю меня... — Нет, давай о деле поговорим... Брат устало зевнул. — Пресная ты, Фая, и сухая, как зачерствелая лепешка... — Зато твои ухажерки — горячие ватрушки из печи. Ни стыда у них, ни совести... — Какие ухажерки?! Кого ты плетешь?! Намантулишься, до кровати б доползти. Ухажерки... Ох, надоело мне твое бурчание. Как старая баба ворчишь... Пойду в тепляк1 спать. Душно мне здесь... — Нет, давай поговорим. Надо же что-то решать. Я тут жить не могу. IV Илья занервничал, поднялся с кровати, присел на краюшек. — Вот ты все талдычишь — кочевать, а на кого мы Таньку с Ванькой оставим?! — Кстати, ты вечно в разъездах и не знаешь, что они мне все нервы истрепали?! Ванюшка мстительно затаился на своем топчане, скрадывая всякое слово про него и Таньку. —-Что вас мир не берет?.. Ребята послушные... — Ага, послушные... Маленький — звереныш, не знаешь, что от него ожидать, чего он еще выкинет. — Ванька-то?! — изумился Илья. — Тихоня... Бывало, не видать, не слыхать. Сидит в уголочке, из чурочек избушки ладит. Потом рисовать начал... Ох, девушка, не знаешь моих братьев — Егора да Алексея. С теми бы ты по другому запела... Ладно, Степан — сызмала сердечник, потому и смирный, а Егор с Алексем, бывало, на масленицу выйдут, дак вся братва деревенская дрожит. Попробуй поперек дороги встань... Идут, колоброды, по деревне, культурно отдыхают: кому поленницу дров раскатают, кому калитку гвоздями заколотят, либо шапку на трубу оденут, — хозяин печь растопит, весь дым в избу. Смекнет, лезет на крышу, матерится... Не-е, Ванька- то еще подарок... — Ага, подарочек!.. — фыркнула молодуха. — Не знаешь ты своего брата. Он ведь, Илья, и на руку нечист... Третьего дня взяла в сельпо два кила чернослива, пряников, конфет, ну, и припрятала, — подальше спрячешь, поближе возьмешь, — так нет же, нашел... Сегодня сунулась в буфет, гляжу: мамочки родные, мешочки-то совсем отощали, — вытаскал... Но я теперь на мешочки хитрые узелки завязала, и себе на бумажку срисовала. Чтоб видно было... — А ты и не прячь. Выдай помаленьку, остальное, скажи, потом. Послушают. — Этот воришка, а Танька... бестолочь. Как она еще в школе учится, ума не приложу. Ничего не соображает... похоже, на второй год останется в третьем классе. — Не сошлись вы, Фая... Ты все норовишь таской, а надо бы другой раз и лаской. Знаешь, как им тяжело без отца, без матери... Дети же еще... Да что дети, я уж какой дылда был, а вот от дома оторвался, так первый год на флоте места себе не мог найти, — по отцу, по матери тосковал. От тоски через день да каждый день письма домой писал. Да с непривычки и служба тяжело давалась. Гоняли нас ай да ну!.. Потом уж втянулся... Ну, ладно, дорогая, пора ночевать. Утро вечера мудренее... Кстати, мы утром с Ваней на гурт едем, собери-ка нам харчишки в дорогу... Слушал Ванюшка, надсаживая во зле душу, едва сдерживаясь, чтобы не заорать молодухе: «Ведьма!.. Мачеха!.. Еще нарошно весь чернослив слуплю и конфеты вы­ таскаю ... А потом на кордон убегу...» Одно смирило Ванюшкин гнев: завтра они с браткой, как нередко и бывало, поедут в степь, на бурятский гурт. Утром брат подка­ тит на рысистом жеребчике с подстриженной ежиком гривой и туго заплетенным 28 1 Т е п л я к — летняя изба.