Сибирские огни, 2004, № 11

АНАТОЛИЙ БАЙБОРОДИН sftffy . УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ или с помела упала, летая глухими ночами на лысую гору. Жизнь ее с братом Ильей наперекосяк, и Фая, еще надеясь оберечь скороспелый венец, похожий на блудли­ вое хождение круг ракитова куста, всю свою бабью досаду вымещала на ребятиш­ ках. Да ведь и говорено: у злой Натальи все канальи. Перечить же Илье, отмывать черного кобеля добела, что воду в ступе толочь, да и рискованно, — может и рукам волю дать. Бывало, прибежит молодуха из промкомбината, где кроила и строчила на ма­ шинке немудрящую деревенскую одёжу, сгоношит без всякой охоты некорыстный ужин, чтоб ребятишек с голоду не заморить, а потом, костеря на чем свет стоит своего суженца-несуженца, гулевана и бродягу, зло косится в окошко, уже по-зимне­ му чащобно заросшее разлапистыми, бледно-синими лопухами. Ребятишки испуганно таятся в горнице, посиживают за круглым столом, увен­ чанным керосиновой лампой; скребут перышками в тетрадях, словно мышка в под­ полье шебаршит; учат уроки, занемев в натужном ожидании пурги, нервно вздраги­ вая после каждого молодухиного проклятья на браткину беспутую голову, — вот сейчас и за них возьмется; открывают учебники, шарят невидящими глазами по буквицами — чернизинам, что на ниточку нанизаны, но читанное не цепляется к обессилевшей от страха памяти, да и сами строчечки плывут перед глазами, а то и мутнеют, растекаются в слезах, капающих на книжные листы. — Опять, идол, загулял! — разоряется молодуха на кухне. — Да еще и по бабам, наверное, таскается. Не коровью он породу улучшает... конский врач... а бабью. Бабы тут все племенные... Тьфу, пропасти на него нету!.. — она сплевывает в замо­ роженное окошко и, присев к столу, кричит в горницу. — Танька, Ванька! Идите-ка сюда. Торчат ребятишки перед молодухой, опустив долу повинные головы, мелко подрагивая, словно жалкие осиновые листочки, которые вот-вот осенний ветер-лис- тодер зло сорвет и кинет на стылую земь. — Ванька !.. Ты почему, лодырь, мало воды наносил?! Говорила же — полную бочку... Тяжело на озеро ходить, остарел. Да? Ванюшка не ведает: остарел ли, не остарел?., да и как отвечать, если от страха примерз язык к нёбу, а едкие слезы жгут и застилают глаза. — Я спрашиваю, почему воды мало наносил? Почему? Ванюшка молчит, едва сдерживаясь, чтобы не разреветься в голос. — И дров мало наколол, и куричью стайку путем не вычистил. Все делаешь спустя рукава... Опять на озере пробегал, на коньках прокатался? Отвечай, охламон? Воды в рот набрал? И так она пытает парнишку с полчаса, потом хватает за ухо и, уже плачущего, тащит в горницу, где и пихает в угол. — Всю ночь у меня будешь в углу торчать. Извадила вас мать, избаловала. А тут еще брат, пьянь подзаборная, поважает. Но ничего, я вас быстро выучу, вы у меня по одной половице будете ходить. Возвращается в кухню, опять садится за стол, начинает пытать Таньку: почему курям мало зерна дала?., почему пол путем не промыла, грязь по углам развезла?., и вскоре ее, уже ревущую в голос, волочит в горницу и ставит в другой угол. — И чтоб не реветь у меня, ясно! — грозно велит ребятишкам, и те, глотая слезы, чуть слышно всхлипывая, замирают в углах. — Будете реветь, на мороз выпру. Идите, своего брата ищите... А пока постойте. Вот как прощения попросите, тогда посмот­ рим. Может, и спать ляжете. Ванюшка набирается ума-разума в углу под Марксом, Танька — под Энгель­ сом; портреты в дубовых рамах под стеклом отец, бывший до тюремной отсидки партийцем, приволок из погорелой избы-читальни, когда средь бела дня красный петух заплескал крылами на кровле из ветхого дранья. Пожар залили водой, но все у начальства не доходили руки, и долго, как бельмо в глазу, чернела изба-читальня, беспризорно, слепошаро зияя выбитыми окнами; рылись там сельские книгочеи, унося путние книги, шарилась ребятня, выбирая книжки с картинками, а отец, чтоб