Сибирские огни, 2004, № 11
АНАТОЛИИ БАИБОРОДИН Щ УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ — Тоже филон8, навроде тебя, растет, — проворчал отец, вечно скорбея, что Ильюха и Ванюха не в отца пошли, ловкого и расторопного. — Ну, мне-то, батя, некогда филонить. У меня вот тут,— Илья похлопал ладонью по медвежалому загривку, — полторы тыщи крупного рогатого, да пять тыщ овец. Шибко не пофилонишь... А насчет Ваньки, тут баба надвое сказала. Про меня уж чо говорить, а малой-то не дурак растет. И малюет браво, и язык ладно подвешен. Эй, Тарзан! — кликнул он Ванюшку по семейному прозвищу. — Покажи-ка чего нама левал? Ванюшка кинулся было из горницы со своим альбомчиком, где нарисовал по памяти лесничью избу у изножья соснового хребта, но споткнулся об отцовское бранливое слово. — Балабол, весь в своего крёстного, Ваню Житихина. — Про Житихина не скажу, а наш, может, еще и художником станет. Глядишь, и нарисует, и прославит нашу краснобаевскую родову, да и материну, житихинскую. — Болтаешь языком, как боталом9 коровьим. — Ну, тогда споем, батя, — Илья тут же затянул на колени баян, пробежал паль цами по ладам и басам, потом голосисто взыграл и запел, глядя на отца, словно похваляясь своим вольным нравом: Живы будем, не помрем, И сыграем, и споем... Эх, батяня, дел не счесть, Денег нету, песня есть... Ч а с т ь ч е т в е р т а я I Выгулявшись, опохмелившись, после сурового назидания молодухи, отец с гре хом пополам запряг Гнедуху, погрузил мало-мальские харчишки, какие припасла Фая, и отчалил в тайгу. А коль брат Илья от темна до темна лечил и легчил скотину, а то и вовсе уезжал с ночевыми и возвращался порой на развезях, чудом выпрягая кобылешку из телеги, то Ванька с Танькой угодили в суровые молодухины руки. Бредил Ванюшка школой уже с весны, когда снег еще не сошел, но по солнопе кам, на проталинах проклюнулись оповестники весны, — цветы-прострелы, похо жие на желтоватых, голубоватых, пушистых цыпляток. И потом все лето жил в нетер пеливом и счастливом выжидании осени; впереди светило нечто новое, волнующе красивое, должное круто и празднично переменить его жизнь, обрыдшую своим однообразием, когда день ото дня не отличишь. Вот почему, перекинув через плечо сшитую матерью на руках, холщовую сумку-побирушку, куда уложил книжки и тет радки, сломя голову побежал учиться. Рубленная еще при царе-косаре школа о два класса почернела матерыми венца ми, вросла в землю, но к сентябрю ее подчепурили — выкрасили наличники, колоды, рамы, двери и полы, отчего школа, принарядившись, стала походить на молодящуюся старую деву. Ванюшка едва открыл тяжелую, набухшую сыростью дверь, — к ней, чтоб сама закрывалась, и не выстужалось тепло, подвесили через блок увесистую гирю; переступив через исшарканный, но подкрашенный порог, парнишка очутил ся в узких сенях, где белели две печки и две высокие двери в классы, подле которых поджидали учеников две учительницы: молодая румяная и пожилая чернявая, вско ре окрещенные безжалостными архаровцами краснопупой и чернопупой. И хотя 8 Ф и л о н — ленивый, беспечный, недомовитый. 5 Б о т а л о — колокольчик, который вешали на коров, чтобы легче вечером искать в лесных лугах.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2