Сибирские огни, 2004, № 11

желание спалить православную святыню. Самого юного персонажа пьесы, семнадца­ тилетнего сына одного из ее героев, боль­ шого некогда номенклатурного начальника, готового, кстати, взять на себя «всю ответ­ ственность» в акте сожжения, тоже к веру­ ющим не отнесешь. Но именно этот шало­ паистый парнишка, которому ни до чего, кроме собственного магнитофончика, ка­ жется, и дела нет, забравшись на колоколь­ ню, не дал подпалить церковь. Он и выход из ситуации нашел оптимальный: начал зво­ нить в колокол, звуки которого далеко слыш­ ны в тундре. Другие об этом даже не подумали. Им и в голову не пришло, что не дьявольский огонь, пожирающий святое строение, а чис­ тый колокольный звон как глас Божий спо­ собен достичь ушей тех, кто придет на по­ мощь. «Берег розовых чаек» — произведение совершенно не «производственное», но та же в ней аукается мысль: любое дело требу­ ет души и чести, а самым оптимальным вы­ ходом из самой сложной ситуации оказыва­ ется только такой, который подсказан чис­ тым, не «обросшим шерстью» сердцем. Финал пьесы оптимистичен. Не пото­ му лишь, что к ним летит долгожданный вер­ толет. Каждый из героев пьесы делает пер­ вые шаги к пониманию себя истинного, к пониманию того, что он должен искупить, а, значит, к очищению. Путь, вероятно, еще долог, но они уже небезнадежны. Пьеса А. Косенкова «День шестой» да­ лека от всякой экзотики. Но она еще больше аллегория и метафора. В одной из палат полуразрушенной от ветхости и затянувшегося ремонта больни­ цы лежат несколько женщин разных возрас­ тов. Кроме них здесь в этот поздний час спив­ шийся дежурный врач с полупомешанным медбратом и оказавшийся по недоразуме­ нию (посчитали за мертвого) в женской па­ лате старичок. Да еще беглый урка, спаса­ ющийся от преследования. Всюду унылость, сирость, убогость, ветхость, следы разру­ шения. Общую картину, практически ли­ шенную живых красок, дополняет непре­ рывно льющий вот уже которые сутки дождь, сменяемый в короткие периоды за­ тишья непроглядным туманом. Ко всему прочему, уходя после работы домой, завхоз запер входную дверь, создавая у оставшихся на ночь больных ощущение полной безвы­ ходности и беспросветности. Невольно вспо­ минается Франц Кафка с его аллегоричес­ ким «чердаком». А вот у Врача в пьесе «День шестой» возникает более соответствующий ситуации образ тонущей подводной лодки: «Двери закрыты, люки задраены. Погружение про­ должается. На самое дно. На четыре тысячи километров от Москвы до самых до окраин. Вокруг вода и грязь. Бежать некуда. Воздуха хватит на два с половиной часа, потом будем медленно сходить с ума...» Предваряя публикацию пьесы А. Косен­ кова, известный драматург Леонид Зорин пишет: «День шестой» — не свидетельство, а метафора. Что означает эта больница с не­ счастными, немощными обитателями, кото­ рые отдали свои судьбы таким же несчаст­ ным немощным людям — спившемуся до горячки врачу и полублаженному-полуюро- дивому не то санитару, не то медбрату со смущающим слух еврейским именем? Что означает эта больница, как не больную нашу страну, в которой целители и исцеляемые ничем не разнятся друг от друга». Действительно, и нарисованная авто­ ром мрачная безрадостная больничная кар­ тина, и соответствующий круг персонажей, и эта невозможность вырваться на свобо­ ду ассоциации с больной Россией начала 1990-х годов вызывают. Но если говорить о метафоре, то и глубину фокуса придется увеличить. То, о чем размышляют, и что пытаются постичь в себе и окружающем мире герои этой (и не только этой) пьесы А. Косенкова, будет одинаково волновать и тре­ вожить и аргентинца, и колумбийца, и жите­ ля черной Африки, и жителей любой другой страны, а особенно той, которая переживает период крутой социальной ломки. «А зачем мы с вами вообще живем? Может мне кто-нибудь ответить на этот про­ стой вопрос?» — спрашивает своих сопа- латниц Николай Степанович, тот самый ста- ричок-«покойник». Этот банальный вечный вопрос оказывается на поверку для всех ге­ роев пьесы чрезвычайно сложным и ост­ рым. Более того, без ответа на него дальней­ шее их существование становится пробле­ матичным. Нормальной жизни давно нет, а «есть только страшный, нелепый эксперимент, ко­ торый кто-то проводит над нами с неизвест­ ной никому целью». Конечно, ответа на неувядаемый фило­ софский вопрос «зачем жив человек?» ге­ рои пьесы «День шестой» не дают, но в про­ цессе сюжетных коллизий приходят к важно­ му для себя выводу, сформулированному в реплике Зинки: «Каждый кому-нибудь ну­ жен». Об этом свидетельствуют претерпева­ ющие своеобразную эволюцию взаимоот­ 205