Сибирские огни, 2004, № 11

ГЕННАДИЙ ТРОХИН ЖИТЕЙСКИЕ ИСТОРИИ — Не очень, — соврал я. Потом мы вместе полюбовались на разноцветные домики нашего пансионата— на фоне изумрудной зелени они казались игрушечными, ненастоящими — и, тяже­ ло вздохнув, Серега поплелся к автобусу, а я пошел обдумывать сюжет зарождающе­ го рассказа. За Серегу запсибовского я теперь был спокоен. Ну, а врун-то... такого поискать! НА ОКУНЯ С вечера теща просила нас наловить рыбы. В субботу должна приехать ее зака­ дычная — не разлей вода — подруга, а теперь москвичка Лиза Козлова. Да не одна, а с мужем-полковником. Сын всегда скептически относился к моим рыбацким способностям. Поэтому утром мы разошлись в разные стороны: он отправился за висячий мост — там жир- нющие пескари буквально дурели при виде наживки, а я — за деревню, где в густых ивняках притаились красноперые сорожки, ленивцы-лини да лопухи-караси. А про окуня... я и не говорю. Что-то редко он стал попадаться. А хор-р-оша рыба! Особенно в сметане. Выбрал омуток, скрытый от посторонних глаз высокой травой, и под коренас­ той березой разложил складной стульчик. Бережок — обрыв, в метр высотой, под ним — камышовые островки, а на той стороне — сплошной стеной ивняк, под кото­ рый от жары любят прятаться караси. Тишина... Словно и не живое все, а нарисованное. И поплавок... Нет, шевельнул­ ся чуток. Карась... Это только он так пробует наживку: «Позавтракать или нет?» Я затаил дыхание, готовый в мгновение ока рвануть удилище. А сердце, что воробей, вот-вот выпрыгнет из груди. Нет, не по вкусу пришлась наживка моему мучителю, а может, заметил среди зеленой листвы мою белую фуражку. Снимаю — утренняя прохлада медленно остужает взмокшую голову. Часа полтора прокуковал так — три ельца да заморыш-пескарь. Даже коту на завтрак не наловил. Снялся с места. На быстрину... Тут пошло дело: пескари бабочкой запорхали. Дно ровное, надежное — песок с галькой. Прошел немного по течению. За мыском — мой омуток. И туда, где в омуте гаснет быстрина, закидываю удочку. Удилище едва не выдернуло из рук. Только он— больше некому!— так жадно хвата­ ет наживку. И вот... мой лупоглазый засверкал на солнце. Тигр полосатый! Солнце высоко — печет нещадно. А у меня работа кипит вовсю, да все там же, где быстрина впадает в омут. Видно, накрыл стаю матерую, жадную до нежного пескариного мяса. Клев кончился внезапно, как и начался. Скучно стало... Заглянул в бидон: а они, бедненькие, стоймя, один к одному, сгорбились — тесно им. А бидон — пятилитро­ вый, пузастый. Подлил свежей водицы. Напоследок еще подергал пескаришек. По­ шел к березе: взять стульчик и свернуть донку. А поплавок под берегом на боку полеживает себе. Вздохнул сердито, выдернул удочку, а там — живое золото, линь! Хвостиком повиливает, словно извиняется за свою ленивость. Подивился я и поша­ гал в деревню. Впереди еще ждал ужин: уха из пескарей да линя, жареные окуни в сметане и, конечно же, за чаркой «русской» нескончаемые разговоры о Москве, о нелегком нашем житье-бытье... КАРАСИНАЯ ЯМА Кажется, у Аксакова в его знаменитых записках об уженье рыбы карасю уделе­ но— да простит меня известный классик— несколько нелестных строчек. И лежебо­ ка он, и обжора, и тиной-то от него пахнет, а живет, как бомж, в самых непотребных для этого местах. Конечно, писатель прав: таков уж удел у этой, в общем-то, непри­ хотливой рыбы. И рот у него губастый, подвижный, как присоска: ну-ка поройся в