Сибирские огни, 2004, № 11

АНАТОЛИЙ БАЙБОРОДИН УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ ягоду? — лукаво посмеивается мать, обирая голубичник вокруг себя. — Скрадок-то приметили?.. А то, не дай Бог, потеряете. Тут же как иголку в стоге сена искать, — тайга бо-олыиа-ая. И пропадет ваша ягодка, останется бурундуку на зиму... — Мам, мам!— опять верещат ребятишки, чтобы приглушить обиду, — пони­ мают, что мать подсмеивается над ними, и начинают злиться. — Мам!.. Ну, мам!.. Пойдем, пойдем скорей!.. Там же синым-синё от ягоды!.. — Хватит, поди, носиться-то, — сердится мать. — Ишь, разыгрались. Мы при­ шли сюды игрушки играть или ягоду брать?! Вон с того края заходите и шуруйте... Прижмите свои терки-то, пока не стерли, — тут она смягчается и уже с подмигом добавляет. — Ишь, неугомоны... Вот бегаете по лесу, задрав глаза, а как на медведя напоретесь, — мать ведает, что здесь, подле лесничьего кордона, где денно и нощно брешут отцовы собаки, они сроду не будут шариться, а потому и смело поминает медвежье имя; в дремучей таежной пазухе она бы, конечно, не величала медведя по имени, чтобы не накликать беды, — сказала бы: он или хозяин. — Михаила Иваныч теперичи ягоды наелся да и завалился в кусты, полеживат себе и в ус не дует. Отдыхат. Но ежли вы его потревожите, тут берегись... Ребятишки испуганно вглядываются в мать: смеется или взаправду говорит?.. Мать улыбается краями губ. — Ну, ма-ам, ма-ам... — опять приступает Ванюшка, чуть не плача уже, — там же синым-синё от ягоды. Ты такой сроду не видала. — О-осподи, Пресвятая Богородица, прости мою душу грешную! От навяза­ лись, идолы, на мою шею, а! И чо вам на одном месте не сидится?! Вам туды иголки натыкали, ли чо ли?! Носитесь, как угорелые... III Мать вздыхает в голос, потом, видя, что курешок ее почти выбран, вздымается с корточек, похрустывая занемевшими суставами. Потирает поясницу свободной от ведра рукой и, полностью не разогнув отвердевшую спину, в благодарном и вечном поклоне лесу, бредет за ребятами. А те, разом повеселев, скачут по желто-бурому чушачьему багульнику, по сырому, глубокому мху, как по сенной перине, от избыт­ ка воли и радости взбрыкивают ногами и перелетают через позеленевшие, скользкие валежины; потом, не то понарошку, не то взаправду запутавшись в багульничьих сетях, падают чередом, оглашенно смеются, расплескивая густую, тепло-смолис­ тую, хвойную тишь, и снова мельтешат среди берез и лиственниц. Мать же занемеет вдруг, стоит как вкопанная, смотрит им вслед отпахнутыми и остекленевшими глазами; смотрит печально, хотя не может понять, в чем же причи­ на нежданной-негаданной печали. Впрочем, на самом донышке сути зреет предчув­ ствие, что все вдруг померкнет и не станет ни леса, ни ягодника, ни ребятишек, беспечно скачущих впереди нее. Вроде, опять же, и понимает, что пустое надумала, но сразу не может освободиться от неведомо откуда навязанной ей цепкой печали. Спасается молитвой. Шепчет: — Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради пречистыя Твоея Матери, и всех святых, помилуй нас... Господи, все же дивится она, накатит же вдруг ни с того, ни с сего, намаячит перед глазами, а что к чему, не понять. И хочется, чтобы ребятишки так и остались детьми малыми, не поганились зрелыми грехами, а перво-наперво не отрывались от нее, не скрывались с ее сторожащих, оберегающих глаз. И опять она смекает, что пустое блажит, но думушка эта против воли еще стоит в ней остро и болезненно. .. .Пройдут долгие годы и осиротевший Иван запишет: «...Мама, Царствие тебе Небесное, прости Господи твои прегрешения, вольные и невольные, — мама, вижу тебя, склоненную над голубичником; вижу лицо твое, разглаженное лесной благо­ стью; вижу, как ты перекрестилась Богу, еще неведомому мне, прошептала молитву и, незримая, навсегда осталась в густо настоянном, душистом лесном воздухе, среди солнечных бликов...»