Сибирские огни, 2004, № 11

РОМАН СОЛНЦЕВ СМИРЕННЫЕ ЛЮДИ душа, учительствовала в школе до самой пенсии и еще бы работала, да ноги отказы­ вали. Но она никогда не жаловалась, только растерянно улыбалась, когда вдруг что-то у нее начинало болеть. Помнится, Миша приехал навестить, — она, увидев в окно, встретила его на крыльце и вдруг осела на деревянные ступеньки и сидела, смеясь. «Пойдем!» — не понял сын. «Не могу!..» — только и сказала. Но все же поднялась... К счастью, сестра вскоре перевезла ее в районный центр, в свою городскую кварти­ ру. И однажды мать оттуда сама дозвонилась до сына, до его работы. — Не можешь ли на этой неделе? — спросила старуха издалека, из омских степей. Но Миша как раз вернулся из экспедиции, разбирал в камералке с коллегами образцы и записи, готовил отчет. — Мам, мне надо с месяц, — сказал сын. — А что такое? Что-нибудь случи­ лось? — Нет, ничего, — был тихий ответ. — Ты не болеешь? — Нет. Немного ноет голова, но, наверное, магнитная буря. Значит, не сможешь приехать в эти дни? — А что такое, мама? Годовщина какая? Я что-то позабыл? — Нет, нет. Ну, ладно, милый, как сможешь, так приезжай. И через недели полторы он получил телеграмму, что мать умерла. Он был един­ ственный сын. Сестра (она работала в администрации того маленького городка) за два или три года до ее смерти разменяла их большую квартиру на две — маме захо­ телось жить отдельно, пусть на самой крохотной жилплощади. И она жила— в одно­ комнатной. В деревню вернуться было невозможно, дом продали за бесценок. Рас­ тила в горках герань, пыталась вырастить лимон — очень уж Коля, муж, любил лимоны... Деятельная дочь выступала на митингах, была членом нескольких партий (ко­ нечно, в разное время), и трудно было представить, что Миша — ее брат. Таня чер­ нявая, быстрая, с узким лицом, а Миша мужчина выше среднего роста, крепко сби­ тый, толстоносый, с осторожными движениями сильного человека, с растерянной улыбкой, перешедшей к нему от матери. Миша добрый, да и Таня добрая — на своих митингах каким-то оборванным старушкам могла подарить из своего кармана деньги (правда, это все же для того, чтобы правильно голосовали). Дети добрые, да вот мать свою дети проворонили. Это саднило душу непрестанно... И стоя теперь на другом кладбище, возле длинного гроба Кости Баркова, с кото­ рым столько песен перепето, столько водки выпито, столько пешком и на лошадях пройдено по урочищам Сибири, Миша подумал впервые: а жизнь-то как быстро проходит. Уже и, считай, прошла. Вдруг из толпы сумрачных друзей и давних знакомых к нему приблизилась Оль­ га, его первая любовь, на которой он не женился лишь по той причине, что она все раздумывала — Миша, как ей казалось, был увалень, никакой не мужик-огонь. Но когда он встретил Аню и они расписались, Ольга несколько раз подстерегала его то на улице, то в библиотеке, и упрекала, тыча пальчиком ему в грудь. И даже в тайгу к нему однажды прилетела на вертолете кемеровчан — правда, вертолету надо было в другую сторону, но разве можно не довезти по небесам до лагеря поисковиков та­ кую яркую хохотунью? Только Миша не ввел ее в свою палатку и ночью не позвал — поставил ей по другую сторону костра отдельную серебрянку. С тем и уехала на попутных лошадях... И снова свиделись. Здесь, в городе юности, уже потускневшая, но все еще с обольстительной, даже бесстыжей улыбкой, Ольга, у которой и черные ее траурные одежды кажутся по-цыгански яркими нарядами, подойдя к нему, бросила: — Отойдем на минутку. Миша растерянно улыбнулся. Они завернули за какой-то памятник с пропелле­ ром наверху (наверное, похоронен летчик).