Сибирские огни, 2004, № 11

Услышав эти ясно пропетые, вернее, хрипло проговоренные слова, Ванюшка подумал, что они молвлены ему, и от неожиданного, опаляющего страха потерять отца нестерпимо захотелось сейчас же подползти ближе к отцовской спине, и, обни­ мая, целуя отца, со слезами умолять: «Не умирай, не умирай, папка, не умирай, миленький...» Но все в нем обмерло, опустошилось, сиял только ломящий, горько­ синий, как снежная даль, одинокий свет. И не то чтобы он побоялся или постеснялся отца и не кинулся ему на шею, — хотя и стеснение было, — нет, просто он перестал вдруг ощущать себя, свою живую плоть, и лежал, не в силах шевельнуть даже паль­ цем, лежал и через призрачные наплывы слез все смотрел и смотрел в глубокое- глубокое небо. А еще скажи, что я в степи замерз, А любовь ее я с собой унес... И ему, Ванюшке, малому, несмышленому, когда песня заполнила всю его суть по самые края, тоже было жаль чего-то позади себя сегодняшнего и даже как будто произошедшего не в младенчестве, — это, ушедшее, безмятежное, он тоже жалел, — а бывшего, словно еще до рождения его, в другой жизни, когда теперешняя Ванюш­ кина душа была душой ямщика-горюна, и она, эта призабытая ямщицкая душа, ка­ жется, еще нарочно выманила его в степь, чтобы напомнить о себе, чтобы, потрево­ жив Ванюшкину жалость, вновь счастливо слиться со всей его сутью. Когда он яв­ ственно почуял себя тоскующим ямщиком, еще сильнее хотелось плакать, но он крепился, стыдясь отца и мужского дела, ради которого и поехали в лес. Долго ли, коротко ли, но из степной ветреной голи сани легонько занырнули в молоденький березнячок, там-сям желтеющий соснами и копотно чернеющий кря­ жистыми лиственницами; и почудилось Ванюшке, будто вовсе и не в березняк вкати­ ли, а вдруг от шуршания, искристого плеска и тонкого посвиста волн опустились в пронизанные столбами света покойные озерные воды. Такая непривычная благость, такая до звона в ушах, до оторопи полная тишина охватила парнишку, что он тут же прикрыл глаза в сладком изнеможении. Тишина баюкала, укачивала его на своих бережных, пухлых руках; лишь сани, словно детская зыбка на очеп подвешенная к вершинам берез, взвизгивали полозьями на излуках, да постукивали на вспученных корнях, пересекающих проселок, Гнедухины копыта. Когда парнишка приоткрыл глаза, стал смотреть сквозь бахрому опущенных ресниц, не давая слепяще-голубому небу хлынуть в глаза, то приблазнилось вдруг, что не едут они в санях, а кружатся, кружатся в хороводе с березами, утекающими вершинами в небесный купол, и послышалось: от берез, от тепло-синих теней на снегу тихим хором, сизоватым миражом плывет к небу уже не ямщицкая — ангель­ ская песнь... Ч а с т ь в т о р а я I И привиделось Ванюшке, но уже без былого страха, слепящего, обессиливаю­ щего, как потерялись и замерзали они в этом березовом лесу, убежав со старшей сестрой Танькой из деревни и бредя в потемках на таежный кордон, где лесничили мать с отцом. Не играло тогда сретенское солнышко, купаясь в искристых снегах, ластясь к отпотелым березам; нет, стылым пеплом осыпались с глухого, безлунного неба декабрьские сумерки, торопливо сгущаясь в непроглядную и непролазную темь. И светило ребятишкам лишь беспечальное райское житие у Престола Господ­ ня, ибо не закоростились смертными грехами, и не исполнить бы им земные на­ значения, отсуленные свыше по рождению, да Иван Житихин выручил... Отец, переменивший на своем веку немало деревенских ремесел, о ту пору лесничил на реке Уде, куда и укочевала семья, оставив избу старшему сыну Илье, АНАТОЛИЙ БАЙБОРОДИН ЗЖМ , УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ