Сибирские огни, 2004, № 7

ствовал атмосферу интеллигентской терпимости, этакой снисходительности, кото­ рая с первых дней материного вселения установилась здесь, как непреложный за­ кон поведения разноликих по возрасту, образованию и воспитанию людей. Иногда атмосфера этой натянутой терпимости сгущалась, наполнялась тучами отчужде­ ния и едва скрытой вражды. И тогда его матери, Марфе Захаровне, было здесь особенно худо. Но раздумывать сейчас о материном житье-бытье было некогда. Дело, привед­ шее Николая, торопило. Он знал, дверь ее комнаты не заперта, но на всякий случай тихонько постучал. — Кто там? Заходите, — послышалось в ответ. Николай толкнув дверь. Она распахнулась. — Не спишь, мама? — Не сплю, раз отвечаю. Ты, Николай? Николай смутился. — Я, мама. — Проходи. Лампу засвети, — сказала она по стародавней деревенской при­ вычке даже об электрическом свете говорить «засвети». — Я на тебя посмотрю. Николай щелкнул выключателем. Мать прищурилась от яркой вспышки, про­ должая говорить: — А я вот лежу. Третью неделю ногами маюсь. Распухли они. Вставать встаю, да шибко ноги ноют. Ходить трудно, и знобит их, будто в сумете стою. Салом со скипи­ даром натираюсь, да не помогает, а пахнет сильно. Кира Анфиногеновна морщится, нос пальчиками зажимает, коли на кухне вместе с ней окажусь. Николай хорошо знал про больные материны ноги. Но он не был у нее больше месяца, и ему было неудобно за то, что он редко ходит к матери. Она наверно думает: «Я болею, а ты глаз бесстыжих не кажешь». А раз долго не был — понимал: жалобы у нее накопились, будут длинными и обстоятельными. Она начнет просить сейчас или горчичный порошок для прогревания, или анальгезирующую смесь для снятия болей, или другие лекарства, рекомендованные старушками-соседками. Потом она обязательно начнет жаловаться на Киру Анфиногеновну, ее сына Илью Романовича и невестку Ольгу Павловну. И жалобы ее будут справедливыми и честными. В дру­ гой бы раз он терпеливо все выслушал и пообещал выполнить все ее просьбы и разобраться с Кирой Анфиногеновной, которая тоже в долгу не останется и тоже примется жаловаться на мать. И ее претензии тоже будут, очевидно, обоснованными и взвешенными. Но теперь было не до жалоб и обещаний. — Ты извини, мама, — перебил Николай, — но у меня срочное дело. — Говори. — Где достать облепихового масла? Может, у кого из наших деревенских, кто в городе живет. Надо срочно. Юрочка обжегся. Понимаешь? Мать приподнялась на кровати, села. Испуг сразу появился в ее глазах. Она медленно спросила: — Как это так? Что случилось? Сильно обжегся? — Сильно. — Дитенок дорогой! Глаза матери сразу наполнились слезами. Они текли невольно, враз выжатые известием о беде, как текут капли из выжимаемого сильными руками полусырого белья. Николай переждал первые всхлипывания, как пережидают внезапный порыв ветра, ударивший в лицо, коротко рассказал, что знал. — Живой хоть останется? — спросила она со страхом. Николай опустил голову. — Пока не знаю. Надо масла. Быстрее. Мать задумалась. Николай смотрел на нее, маленькую, худенькую, в старой цветастой кофте, беленьком застиранном платке, такую родную, такую близкую и в то же время отчужденную. Еще бы, обида все равно брала свое. Николаю захотелось обнять мать, погладить рукой по седым волосам маленькой головки с морщинистым лбом, поцеловать впалую щеку. Но он сдержал себя. Не К X X ш шси 03 го И и Й й 03 а < е § 03 о о. о «и ѳ и к0- о оа 73