Сибирские огни, 2004, № 7

зднее. В доме все давно спят, и во дворе не гавкают. Только они в задней пристройке свет палят. Но, собственно, рассказывать-то более и нечего. Так, мелкие подробнос­ ти. От внезапно наступившей опустошенности вдруг сильно захотелось есть, просто под ложечкой засосало. А на сигареты уже мочи нет смотреть. Пора бросать вред­ ные привычки. Пора. Они еще просидели несколько минут в гнетущем молчании. Потом хозяин тяжело встал, отворил в темноту дверь, прохаркиваясь, исчез в ночи. Также молча принес из дома большую, в синей цветочной наволочке, подушку, синее же солдатское одеяльце. Постоял посреди комнатки, вздохнул всем своим груз­ ным телом: — Ложись здесь на лавке. Утро вечера, как говорится. Хотя и так ясно: плачет по тебе Сибирь, ох, плачет. Ложись. — Спокойной ночи. — Приятных сновидений. Сергей подбил подушку, постелил одеяло. Так мягче, а он и без укрывания не замерзнет. Ситец приятно холодил затылок и шею. После такой вот печальной испо­ веди тело расслабилось легко, но сна все равно не было. Тик-так. Тик-так. Что ж так громко-то? Помучившись, встал, включил свет: вдруг найдется что съедобное? Но ни на столе, ни в столе, ни в шкафчике ничего, кроме нераспечатанной пачки соли, не было. И аж вздрогнул, когда кто-то тихо-тихо стукнул в дверь. — Сергей, это я, Олег. — Олег? Олежек?! — Я. Можно войти? В чуть приоткрытую дверь бочком проскользнул поэт. Половина третьего ночи — лучшее время для выяснения отношений. — Конечно, входи. Садись, гостем будешь. Угостить, правда, нечем. А жаль. — Если ты хочешь, у меня вот огурец есть. Будешь? — Давай. Сергей из всех сил громко захрустел. Чтобы тот начал первым. — Я еще вечером узнал, что ты приехал. И все ждал, когда Владлен Демьянович уйдет. Я тебе много рассказать должен. — Начинай. — Он вдруг увидел, как Олежек исхудал. За этот год, пока они не виделись. И вроде как повзрослел. — Ты, что ли, болел? Видок какой-то неваж­ нецкий. — Да. Две недели, как выписали. — А чем? Надеюсь не заразно? — Сотрясение. И ушибы. — Кто это тебя? — Да... Сам виноват. Я поэму написал. Об Афгане. Ну и решил почитать для участников. В парке Горького. Сергей аж привстал: — Ты чего? На день ВДВ там был? — Да... Ну, вот и почитал отрывки. Кто слышал, понравилось. Ребята из псковс­ кой бригады были. Выпили мы с ними. Мне и подарили голубой берет. А уже потом, когда я один из парка уходил, меня другие десантники спросили, где служил. Ну, и когда узнали, что нигде, стали бить. За этот самый берет. Сергей смотрел и не понимал, почему его вообще в живых оставили: ну еще бы тельник напялил. И наколку ручкой нарисовал. Но, главное, ведь в это же самое время он сам балдел где-то совсем рядом. Пил, пел и купался в фонтане. Совсем рядом. Как же не столкнулись? «За берет били», — ох, Олежек, ну, пиит, ну, одуван­ чик, блин! Как же так? Вроде бы взрослый человек, не идиот. По крайней мере, был до этого случая. И куда сунулся. На что надеялся? На великую силу родной русской речи? Так, мол, и так, дорогие наши герои-интернационалисты, я про вас поэму написал. Как истинный медиум войны. Ямбом. Четырехстопным. С прологом и эпи­ логом. С вытекающей моралью. Ага, и вокруг все должны были заплакать от благо­ дарного умиления. И принять в полосатое братство. В котором больше восьми лите­ ратурных слов вообще неприлично употреблять. Нет, восемь — это уже для офицер- ш к ж о 00 оя Оч 0 00 я « к й к 1 63