Сибирские огни, 2004, № 7

Голоса и шаги удалялись, удалялись. И стало тихо-тихо, только где-то вдалеке изредка высвистывала свою коротенькую трель малиновка. Неожиданно за спиной хрипло­ вато зашептал бровастый толстоносый толстяк, из тех гостей, что откровенно скуча­ ли во время Венькиных тирад: — Ты не наврал? Про войну? — Почти. Что нам стоит? Мы же артисты. Но вот дырка осталась здоровая. Навылет. И медаль за инвалидность. -— Не обижайся. Я генерал-лейтенант в запасе. Тоже и в Египте служил, и в Сирии. Даже Афган вот прихватил. До болезни. Дай прикурю... Конечно, мы все с тобой по-разному видели. Но свой долг исполняли. До кровавой отрыжки. Вот что и удивило: меня же никто не гнал в запас, я сам пошел, потому что стал себя этим самым диссидентом среди остальных чувствовать. Белой вороной. Вот и посчитал это более честным, чем ради карьеры совесть водкой глушить. Тем более, печень уже не позволяла. Сейчас тут капусту выращиваю. Лучок. Веду, так сказать, здоро­ вый образ жизни. Но вопрос-то остался. Кому это все было надо? Уж не нашим меньшим братьям по разуму, это точно. И не матерям из Пскова или Рязани. У меня внук чуть младше тебя. Пацифист и пофигист. Иной раз боюсь прибить его, гадены­ ша. А ты вдруг сказал: «патриот». Странно и удивительно. Потому и уточнил: не врешь ли. Прости, если обидел. Сержант и генерал исподлобья смотрели друг на друга. По-разному видели? Да, вот как раз на съемках Сергей и понял, как видят войну генералы. Через оптику. Где солдаты совсем как микробы. Не та у вас отрыжка, товарищ, не та. — И еще. Про тебя тут понарассказывали. Ты и псориаз лечишь? — Условия не те. — Ну, и еще раз прости. После долгого завтрака с овсянкой и самоваром, где Венька опять никому и слова не давал сказать, к ним на веранду взошла соседка. Та самая старушка, что вчера так чутко заступилась за него. Катенские-старшие засуетились: — Софья Януарьевна, проходите! — Софья Януарьевна, действительно, садитесь с нами чайку попить. И помоги­ те вот этого молодого человека хоть в чем-нибудь опровергнуть. — Меня? Это никак невозможно, смею уверить. Для опрокидывания необходи­ мо столкновение, упорство противопоставлений. Я же абсолютно не высказываю никаких принципиальных суждений, а только кротко указываю на некоторые законо­ мерности или несуразности бытия. Зачем мне упираться? Мое дело скользить по времени и пространству, ничего не изменяя, а только отражая как зеркало. Я худож­ ник, следовательно, не деятель, а наблюдатель по жизни. Я — Тиль Уленшпигель, не более. — Но, надеюсь, не менее? — согласно приглашению, с ходу вступила в бой Софья Януарьевна. — То есть? —- То есть, бескорыстное зеркало. Ибо, называясь художником, вы все же при­ знаете ответственность: история человечества — это история искусства. Не более, как вы сказали, но и не менее. Искусство не только отражает, но и фиксирует, сохра­ няет и оформляет. — Позвольте: зафиксированный и сохраненный труп — это мумия. Неужели она и есть искусство? И при чем тут бескорыстность? — Вениамин, вы умный и талантливый. — Но некрасивый. Вы об этом? — Как я понимаю, вы сейчас начнете вязать вопрос на вопрос. И поэтому уда­ люсь на полуслове. Я же пришла с одной только целью: совсем на недолго выкрасть Сергея. Дорогие товарищи, простите, но я его у вас забираю. Она, видимо, обладала здесь очень весомым авторитетом, таким, что никто особо и не возмутился. Просто робко попросили вернуть молодого человека, по возможности, к обеду. Так как у Николая Эдмунтовича была для него заготовлена небольшая беседа. Судя по всему, внутри бетонного забора мнение самих залетных 57 ВАСИЛИЙ ДВОРЦОВ ОКАЯНИЕ