Сибирские огни, 2004, № 7

ВАСИЛИЙ ДВОРЦОВ № ОКАЯНИЕ — Молодой только Пельцер не была. — Нет, это действительно так. И, потом, как ваше поколение абсолютно чуждо тому, что и как играли мы. Взять хотя бы современную драматургию. Я не имею в виду Шатрова, он наш, старик, а тех, кто после. Почему она так инфантильна? По страстям, по мыслям. Тот же Чехов тоже писал о частных людях, частных судьбах. Но там за каждым, даже самым мелким героем такое многоточие стоит, что вселенной пахнет. А у вас? — А позвольте с вами не согласиться! — Даже привстал Веня. Но его хором заткнули. И вроде как придвинулись к Сергею. Что бы такого заплести? — Есть новая драматургия или нет, это вопрос к критикам. Сами понимаете, чтобы хоть где-то напечататься, вначале нужно им понравиться, заслужить их благо­ склонность. Кого они хвалят? И за что? Я подозреваю, что только за то, что им понят­ но в конструкции. Вообще «наше» искусство отличается от «вашего», прежде всего, ясно прощупываемым каркасом, торчащим скелетом замысла. Схематичностью. И все именно оттого, что для современных критиков неудобна интуитивность. Нет нынче ни Григорьевых, ни Стасовых. Поэтому на поверхность выходит только то, что при­ надлежит обыденному сознанию некоего среднестатистического выпускника ГИТИСа, типа какого-нибудь Миши Швыдкого или Маши Соновой, то есть то, что уже изложено в учебниках. Любых, пусть даже Луначарского, Сартра. Фрейда, на худой конец. Хотя, конечно, и просто уже раскрученное имя тоже воспевается. Даже если оно вдруг что-то и не по лекалу написало. Но воспевается бестолково, воспева­ ется не сама работа, а именно имя. Вот тут прочитал «Цаплю» Аксенова. И в недо­ умении: такой вал похвалы, столько восторгов, а за что? За смесь пошлости и зауми? Заболоцкий, в свое время, хотя бы был искренним. А тут? Я честно задумался: тоже ведь поверхностная тенденция, но какая-то незнакомая. Я вообще не люблю, не при­ емлю фрейдизм в искусстве, он слишком примитивен. Даже точнее, слишком унизи­ телен для человека. В «Цапле» вроде бы его и нет, или, точнее, он там не главное, но что тогда для меня не так? Что меня отталкивало? — Вы правы, это не фрейдизм. Аксенов — писатель с чутьем, с ориентацией на дух времени. Он-то как раз вообще не диссидент, а, наоборот, конъюнктурщик. Прин­ ципиальный сопБэгтізГ В нем абсолютно отсутствует то, что Вениамин точно опре­ делил как страх смерти. Источник его творчества не в знании смерти, а в знании жизни. И стимул для труда — не освобождение от подсознательного, не метание в хаосе, а вполне даже сознательное желание точно спланировать жизнь. Хорошую, буржуазную жизнь. Василий, — а я знала его лично и, думаю, имею право так назы­ вать, — очень грамотно, даже мастерски умеет быть модным, в меру эпатажным, с минимальным риском просчитывая социально-потребительский интеллектуальный заказ на будущий сезон от тех, кто платежеспособен. Поэтому его вещи всегда умны, но, от отсутствия необходимой в настоящем, природном творчестве иррациональ­ ности, холодноваты. А когда в художнике нет страха перед неведомым, он всегда врет о любви. Врет. И этим он вам не нравятся. И слава Богу. А насчет скелета, каркаса, то есть «изма»... Это вообще интересно: соцреализм, как способ дарвинистского миро- видения, процветал, как ни странно звучит, у графа Толстого и пошел на спад сразу после Горького. Не зря же Ленин называл Льва Николаевича «зеркалом револю­ ции». Потом был фетишизм Островского, Шолохова и Алексея Толстого. Далее все как-то к экзистенциализму Быкова и Ценского покатилось. Сейчас вот и фрейдизм отходит. А что на смену? Вы читали работы Льва Гумилева? Я почему-то думаю, что следующей игрушкой культуры станет тотемизм. Все эти провинциалы Беловы и Айтматовы — они просто не дошли до своей вершины, но за ними самое ближай­ шее будущее. Хозяйка сама пошла провожать соседей, отправив Машу стелить тем, кто оста­ нется. Хозяин и, естественно, все знающий и об архитектуре, Веня осматривали дом вокруг. Не дом — комплекс из оранжереи, бани с бассейном, мастерских, спортзала. Сергей, вышедший было с ними, остался на высоком крыльце, сел на ступеньки и закурил. Ни ветерка. Сквозь замершие плотным черным кружевом сосновые сети с ультрамаринового задника сияли сто лет не виденные в Москве огромные звезды. 56