Сибирские огни, 2004, № 7

ВАСИЛИЙ ДВОРЦОВ 5ЄШу, ОКАЯННЕ дач, утопленных в глубинах огромных участков, нигде не видно. С каждой минутой приближения к неведомой цели им требовалось все большее усилие, чтобы продол­ жать изображать абсолютное благодушие. Как будто они тоже каждый вечер приез­ жали сюда из «Дома колхозника». А от приглашений на работу за кордон просто устали. Ладно бы Дели, а то Калькутта какая-то. Даже не сговариваясь, одновремен­ но зевнули. И рассмеялись. Чтобы уж окончательно не передумать и не захотеть обратно. Все равно через КПП не выпустят. Остановка. У невысокой железной калитки, подсвеченной двумя коротенькими, по колено, фонарными столбиками, их уже поджидали. Миловидная молодая жен­ щина, закутавшая открытые плечи белой шалью, радостно разулыбалась с шофе­ ром, а им протянула руку. Но, в общем-то, благосклонно: — Маша. — Сергей. — Вениамин. — Вот гад. Как он шикарно, откинув в правой руке котелок, скло­ нился в полупоклоне с поцелуем к ее ручке. Тут даже непробиваемый шофер-знако- мый залип, держа за ним его саквояжик. С халатом. — Пойдемте, вы уже опоздали к общему ужину. Мы теперь кто чай, кто вино пьем, но для вас утку держим в подогреве. — Маша еще раз без любопытства осмот­ рела их, медленно повернулась и, больше не оглядываясь, мягко пошла в глубину сосновой рощи. Кто она? — Серега, запомни: ты мой шанс. Мой главный сейчас козырь, талисман и ... упование. Я тебе самый большой изумруд от магараджи привезу. На двести карат. Нет, на двести семьдесят. И чучело Шерхана. Только умоляю, веди себя достойно. — Притормаживая, Венька горячо шептал ему в самое ухо, от упора даже котелок сполз. Дорожка узкая, не отодвинешься. И не треснешь в ребра — очень уж жалос­ тливый шепоток: «ведисебядостойноменя». Угу, любимого. Они в две пары двига­ лись вдоль редкой цепочки таких же низеньких столбиков со слабо светящимися белыми шарами. Впереди, на фоне черноты бора и синевы неба, ожидали два этажа огромных окон и дурацкая афера. Венька, оказывается, откушать и на публике красиво умел. Что уж там огурец из пепельницы! Так лихо расправился с салатами и уткой, что ему еще и холодную рыбу принесли. Он ел и болтал. Болтал без умолку, а в руках так и мелькали все эти ножи, ножички, вилки и вилочки. Сергей рядом с ним, действительно, почувствовал себя сыном шамана и решил к утке не прикасаться. В самом ли деле дичь едят руками? Пусть лучше думают, что вегетарианец. Тема болтовни была самая модная: чем отличается наше слово «диссидент» от их «nonconformist». — А лицами, лицами, уважаемые. Что нам до нудных определений и спорных понятий, когда все гораздо легче на конкретных личностях разобрать. Привычнее, так сказать. По-российски. Кто у нас «альфой» в этом списке идет? Чаадаев? Не будем брать Курбского, далеко и тенденциозно. Так вот в нем, в Чаадаеве, в тех самых написанных в Англии Петром Яковлевичем «Философских письмах», как раз этого терминологического различия еще не наблюдается. Это уже от Герцена водораздел начнется. И почему я так постулирую? Да потому, что уверен: диссидент — это в нашем родном, почвенническом определении, прежде всего, индивидуальность. Как Байрон, например. Но сэр Джорж, со своим нарциссизмом, так и остался у себя исключением. А Чаадаевых у нас тогда вельми много было, считай, в каждой круп­ ной усадьбе по верхней Волге. Он как раз не свой субъективный нравственный про­ тест декларировал, а общеклассовые претензии к государству. Которое тоже в Рос­ сии не отвлеченное понятие, а всегда конкретная личность. Так вот, Чаадаев выражал протест не против собственной несостоятельности как результата социального игно­ рирования, а против несостоятельности всего дворянства, не востребованного и не нужного в общей системе государственного обустройства. Просто он острее мно­ гих чувствовал, что за этими, вырванными в период цариц и их галантных временщи­ ков привилегиями на бездельничество и паразитизм, стоит сословная дефрагмента­ ция и смерть. Он предчувствовал и боялся именно этой деконструкции обществен­ ной пирамиды. Боялся так, что согласен был провести остаток дней хоть в тюрьме, 54