Сибирские огни, 2004, № 7

ВАСИЛИИ ДВОРЦОВ їЛ К Ь ОКАЯНИЕ друзей и подруг, танцы с поцелуями, вопли таксиста, которому заблевали салон, откупная от ментов, попытки поселиться в гостиницу «Космос», а потом согласие и на «Дом колхозника»... И утро опять начиналось со звуков. Где-то в коридоре гудел, приближаясь, пыле­ сос. О-о-о! Хоть сигареты были рядом. Пружинная полуторарублевая продавленная кровать в пустом пятикоечном номере реагировала скрипом даже на сердцебиение. Биение сердца. Серд-ца. А оно колотилось, колотилось. Там, у себя, во тьме. Сколько еще так простучит?.. Но подумать о будущем и поскорбеть о прошлом не получи­ лось. Венька Караханов, который, оказывается, везде в старинном чеховском риди- кюльчике носил с собой длинный, в пол, барский, как у композитора Глинки, стега­ ный халат и такую же турецкую шапочку, уже придвинул тумбочку к изголовью его кровати. Постелив казенное вафельное полотенце, расставил на нем на треть напол­ ненные тонкие, с красными полосками стаканы, порезал в вымытую пепельницу умо­ помрачительно пахнущие пупырчатые огурчики. Бутылку спрятал: нельзя на нее с утра смотреть. Опасно. Его шикарный, хоть и потертый, зеленый халат, феска, сигаре­ та в мундштуке, поза Ермолова на фоне Казбека — все убеждало не отчаиваться. Что было, то было. А что было? О-о-о! Так ты же всем клятвенно обещал при встрече Озерову за Чухрая лицо набить. И даже показывал, как это будешь делать. — Ну, Серенька, давай еще по чуть-чуть, и отдохни. Отдохни, послушайся про­ фессионала! Главное, верь — все нормально. Какой артист без куража? Там публика привычная. Я даже думаю: тебя как раз очень даже заметили, и, может быть, теперь в какой-нибудь вестерн пригласят. Ты же был вылитый ковбой. Или белогвардеец. Ну, давай, подрыхни, пока я за Кодриным смотаюсь. Ты хоть его стихи-то читал? Сергей ненавидел стихи. И поэтов. И режиссеров. И вообще все искусство во всех его видах. Высокое и низкое, левое и правое. Но левое, после вчерашнего, боль­ ше всего. Еще один поэт на его больную голову. Нет уж, хватит. Из принципа даже его фамилию забудет. Как Герострата. Почему этих поэтов перестали на дуэлях убивать? Развелось, как... Как хорошо побыть одному. Вот только бы совсем одному. Но для этого нужно было поставить себя на ноги, размахнуться полотенцем и прихлопнуть здоровенную, гудящую, как вражеский бомбовоз, муху. Может, действительно, вот так взять сейчас, быстренько собраться, подпоясаться, и в «Домодедово». Да как махануть домой! В Сибирь-матушку... Но к кому? Пусть хоть ленты в прокате прой­ дут. Чтоб страна посмотрела на своих героев. Будет на что ссылаться. На небессмыс­ ленно прожитые годы. А пока, действительно, поспать. Поспать. Утро, даже если оно вечером, все равно мудренее. Когда радио объявило «мос­ ковское время двадцать часов», в номер ворвался взъерошенный, но сменивший шейный платок и отчаянно благоухающий Веня. На секунду возникло подозрение, что он не побрызгался, а откровенно принял с полфлакончика. Что-то больно бод­ ренький. Пришлось просыпаться, мыться, бриться, и все очень-очень быстро. Так как они, оказывается, опаздывали. Куда? «Да сейчас за нами машина зайдет, такой хапок! Ты только меня не подводи. Не подводи, понял? Побольше молчи, побольше гляди, улыбайся, но про себя рассказывай уклончиво. Понял?» Венька только шнур­ ки ему не завязывал, а так, забыв про свой барский наряд, лакействовал вовсю. Даже сгоряча постель заправил. — А куда мы? Что там? — Помолчи! Я же говорил, что тебя заметят. После вчерашнего. И точно, только я в дом, а телефон уже горячий. Сергей, внимание. Слушай и запоминай! Легенда такая: ты — тайный сибирский экстрасенс, вырос в семье шамана на Тунгуске... — Где? Ты хоть знаешь, где эта Тунгуска? Она от нас дальше Москвы. — Плевать. Я не стану спорить, если ты назовешь любое место около Барнаула или Байкала. Только не Новосибирск, это слишком цивильно. Запоминай: ты полу­ чил посвящение в тотем волка или ворона, это на твой выбор. После этого ты воевал и у арабов попал в плен, оттуда продан суфиям. Бежал. А сейчас в Минске открыл эзотерическую школу биоэнергетики для артистов, продолжая дело Чехова. — Надеюсь, Михаила? 52