Сибирские огни, 2004, № 7

Умытые и вновь одетые, они сидели на веранде за длинным крашеным столом, на котором еще тихонечко сипел самый всамделишный, солнечно начищенный са­ мовар с отпаривающимися на раструбе сушками. Похожая на Екатерину Василье­ ву, пухлая и такая русская-русская, жена Смирнова Галина, ласково и все больше молча улыбаясь, по-хозяйски разливала деревянным черпаком по огромным, сто­ ящим перед каждым мискам отчаянно пахнущую свежими, с грядки, огурцами, луком, яйцами и хлебным квасом окрошку. Молчали и они, чтобы слюной не ка­ пать. Смирнов распределил стаканчики, поставил рядом с собой литровую банку белесоватого самогона. «Болящих нет? Впрочем, если что, то в Склифосовского по блату, без очереди». «Смирновка» разливалась с помощью медицинской клизмы. Очень удобно: когда Федя запротестовал насчет своей дозы, у него тут же всосали половину обратно. «За хозяюшку»? Потом «за нас, мужики», потом «за дружбу», «за русский дух», «за сына». Старший сын Смирнова уже полгода присутствовал с ограниченным контингентом в Афганистане. То есть, конечно же, помогал уста­ навливать народную власть, строить школы и фабрики. Лейтенантом в стройбате, по контракту после их семейного архитектурного. Зачем? Романтик, захотел сам квартиру заслужить, заодно себя проверить, а родители не против пока поддержать невестку с внучкой. — Сергей, ты же тоже повоевал? — Целых четыре дня. — И что? — Честно? — Мы же здесь все свои. — Ненужное это дело. Настроение как-то подкисло. С Сергеем, было, стали вяло не соглашаться, при­ водя картонные пионерские доводы о присяге, невнятно бубнили о пользе и патри­ отизма, и интернационализма — кто во что горазд. Но вдруг поэт, которого, как только теперь запомнилось, звали Олежеком, стал читать стихи. Нежданно сильные, пронзительные стихи не городского, и уж точно не московского, человека: Все деревья в лесу пересыпаны светом, И цветы между ними возносит трава. Тишина нарушается шорохом где-то — Это с елей спорхнувшие тетерева. Хорошо... Только где-то война. Изогнулась река под плакучею ивой, Посреди темной ряски — лазурность окна. Облака закачались в холодных извивах, Повторяясь во всем — даже точкой орла. Хорошо... Только где-то война. Скошен луг и расчесан на темные копны. Иван-чай на бугре — островочком тепла. Косари далеко — за курганом неровным. Ты устала, отстала, осталась одна. Хорошо... Только где-то война. Ты платок расстелила, рассыпала косы, И клонится усталою думой глава: Он так любит тебя, твой парнишка курносый, И ты любишь и ждешь, что наступит зима. Хорошо... Только где-то война. В наступившей тишине они услышали женский плач. Галина стояла за дверями, руками зажимая рыдание. Нужно было выносить пирог, но она так и не смогла выйти на люди. За пирогом сходил сам хозяин, поставил противинь посреди стола. Снова пожулькал клизмой. Потом жестом волшебника достал из ниоткуда гитару. Протянул через головы: 39 ВАСИЛИИ ДВОРЦОВ £№ № ОКАЯНИЕ