Сибирские огни, 2004, № 7

ВАСИЛИЙ ДВОРЦОВ ОКАЯННЕ ворода зашипела, яйца он вбил прямо в желто-коричневую, поджаристую картошку. Ноги в отцовых мягких тапочках млели. Тепло. Скинув с плеч махровое полотенце, он высыхал и, придерживая локтем нераскрывающуюся от новизны книжицу, декла­ мировал с полным ртом. Это было вроде как самостоятельные занятия по совершен­ ствованию дикции. Приближается звук. И, покорна щемящему звуку, Молодеет душа. И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку, Не дыша... «Татьяна. Татьяна. Что же вдруг и вот так? Так неожиданно, что как-то тревож­ но. Просто не понятно: как быть дальше? Как? Он же не молодой, чтобы просто стоять под окнами. Не молодой, но и не... что же дальше?» Снится — снова я мальчик, и снова любовник, И овраг, и бурьян, И в бурьяне — колючий шиповник, И вечерний туман. «Ах, многоуважаемый Александр Александрович! Почему я-то не поэт? Толь­ ко вот как волк могу повыть, без слов. И без свидетелей». Сергей отодвинул бледную книжку подальше от сковороды, встал, закинул тюль сияющего ранней весной окна за спину. Потянул форточку, зажмурившись от невыносимой синевы неба, прикурил сигарету. Цветной проезд — граница цивилизации и природы. Искусственная, очень умная граница. Интеллектуальный симбиоз из ядерного ускорителя, ЭВМ, поисков гомункула, непуганых лосей и попрошайничающих белок. Прямо за раскисшей под высоким солнцем дорогой стояла плотная черно-зеленая стенка утонувших в еще чи­ стых фиолетовых сугробах молодых сосенок. В ее темной хвое шла бурная птичья жизнь, отзвуки которой доносились на кухню. Пронзительно звенела синица, взахлеб чиркали воробьи. Чисто, как здесь все чисто. И как хотелось бы помириться с Акаде- мом, вновь вернуть друзей, доверчивость, восторженность. Ага, и невинность. Сквозь цветы и листы, и колючие ветки, я знаю, Старый дом глянет в сердце мое, Глянет небо опять, розовея от краю до краю, И окошко твое. Нет, его уже не обманешь. Сергей хлопнул створкой, вернулся к столу. Нет, пусть сестрица, Катька-Кэт, свои сумки и тетрадки американскими лейбами оклеивает. «Yankee, yankee, you is my new love!»— вон даже плакат с прошлогодним кумиром Че Геварой куда-то спрятала. Ладно, пусть хиппует помаленьку. Его и его характер здесь все знают, Катьку не обидят. Тем более, ее-то ровня. Пускай они играют дальше в свой заповедный островок Запада посреди океана Востока, а он уже все, ему уже мелко в их лужице. Городок — это родной, любимый, известный до последнего подвала и тро­ пинки, излаженный и исхоженный, но все равно— это только чванливый и самолюби­ вый маленький пузырек питательного бульона, прилипший к телу огромного города. Настоящего города, с настоящей жизнью. А не клубами интересных встреч. И не со­ кращенными до комиксов версиями привозимых для «ученых» спектаклей. Этот голос — он твой, и его непонятному звуку Жизнь и горе отдам, Хоть во сне твою прежнюю милую руку Прижимая к губам. Стоп! Стоп! Стоп! Сегодня же «Каменный»! Так, так, так, воскресенье, значит, начало спектакля в шесть. «Каменный цветок». Балет живого гения Григоровича на музыку умершего гения Прокофьева. Нет, гении не умирают. Они живут и побежда­ ют. Побеждают, по крайней мере, уныние. Вот теперь день обретал смысл. И ритм. Особый ритм готовности. Так, так, так. Пять минут на ожидание «восьмерки-э». Час 14