Сибирские огни, 2004, № 7

БОРИС ФЕДОРОВ КОГДА ЦВЕТЕТ БЕЗВРЕМЕННИК 23 У бани, в самом конце согры, перед болотистым кочкарником, поросшим нику­ дышным редким кривульным подлеском, упиравшимся в речку Кривобродовку, сто­ яла еще не убранная капуста — огромные кочаны с загнутыми широкими зеленова­ тыми с белым оттенком листьями. Ну и капусту вырастила Элла Платоновна. Ну, молодец, женщина. Баню ставил муж Марфы Захаровны, Иван, с неразлучным другом своим Пахо­ мом перед самой войной, осенью сорокового года. Срубили ее из сухих сосновых бревен близко от речки. Воду хочешь — бери из колодца, хочешь — из речки черпай и таскай. Долго мудровали и сделали баню, что надо. Топка из предбанника. В самой бане железный бак из толстенного металла с приваренными к нему электросваркой такими же толстыми карманами. В баке — вода, в карманах — камни. Жар из топки идет через бак по трубе, согревая воду. И главное, ни одной дыминки в баню не попадает. Все уходит на волю через высокую трубу в крыше. Чудо, а не баня. Иван в технике соображал — шофером и механизатором в колхозе работал. Он уверял: — Лет семьдесят баня выдюжит, без капитального ремонта. Вот помяните мои слова. А ведь верно, сбылось его предсказание. Стоит баня-то. И ничего ей не деется. Все соседи тогда завидовали, сто раз прибегали смотреть, какую баню Иван с Пахомом отгрохали. А закончили баню, то в ней самой ее и обмывали. Марфа сюда Ивану с Пахо­ мом водку и закуску таскала. Они пили водку, мылись, парились, дурачились. Бегали голышом обмываться на речку и все хохотали, хохотали. Марфа разделась в предбаннике, выбрала себе веник, порадовалась: молодец, Эдуард Степанович, свежих веников наготовил. Веники ведь тоже никогда попало нарезать надо, время надо знать. Она вошла в мойку. Привычным движением сняла со стены таз, висевший на гвозде, налила в него кипятку, положила распаривать веник. Чтобы было теплей, плеснула на камни полковша. Сухой пар пошел ходуном по бане. От веника распро­ странился густой, горячий березовый дух. Она ошпарила кипятком скамейку, стала мыться и вспомнила, как они мылись в первый раз в этой бане вместе с Иваном. Он поднял ее, положил на волок и долго, долго целовал. Вернулся Иван на другую зиму после Победы в 1947 году. В самую ростепель привезла его на санях-розвальнях из районного центра Аграфена. Ссадила его, без­ ногого, у родной избы. Ссадила, а коня не трогает, не уезжает. И молчит, напряженно, настороженно, даже ни слова не говорит, как глухонемая. Выскочила Марфа, а он стоит на коленях в снегу, спрашивает: — Примешь меня, Марфа, или обратно в госпиталь ехать? Ничего не смогла сказать Марфа. Упала перед ним, обхватила его, да и завыла в голос. Хлестнула сгоряча Аграфена лошадь, уехала. И тогда прорезались у Марфы слова: — Иванушка ты мой дорогой, вернулся наконец-то. Счастье ты мое горемыч­ ное. Чего же ты так долго не ехал и не писал ничего? Ведь два года, как война закон­ чилась. Все уж калеки, какие остались в живых, возвернулись, а ты все глаз не ка­ жешь. Почему? — А боялся. Думал, не примешь, вишь, я какой. — Безногий-то, что ли? Да рази в ногах все дело. Живой — самое главное, свет ты мой небесный. Да ты мне любой дорог, ненаглядный ты мой. — И она заплакала еще сильнее. Но это были уже слезы радости. Прибежал Пахом. Тоже заплакал. Поднял Ивана на руки , унес в избу. А через неделю притащил Пахом низенькую коляску. — Смотри, — говорит, — братка, какую я тебе карету соорудил. Колесики на подшипниках, смазанные, в эмтээсе достал. Сами едут. Малость оттолкнись — они и побегут. Ходкая тележка. Не тележка, а золото. 126