Сибирские огни, 2004, № 7

ВАСИЛИИ ДВОРЦОВ ї|Ш у , ОКАЯННЕ щий осмотр и взгляд, как намагниченный, вернулся туда. Туда, где посреди зала сиде­ ла «фарфоровая фея». Стоп. Не забывать хранить лицо. Кто такая? Почему вошла во время репетиции? Он с каменным лицом навис над статуэткой: «Вы кто? Почему в зале?» — «А...» — «Ну?» — «Я... мы... из хореографического училища. Мы тоже заняты». Что такое хореографическое училище? Вы хоть раз были в хореографическом училище? О чем тут разговаривать? Спасало звание народного лидера и незабвен­ ный возраст. Сергей продолжал, как на автопилоте: «Имя? Почему одна?» И вдруг стало жарко. И страшно сухо. Лишь бы голос не сорвался: «А почему я раньше не видел?» Красный бархат спинки фиолетовой тенью расплывчато очерчивал контур белого платья. Платья? Нет, чего-то совершенно нематериального. Ни блеска, ни плотности. Туман. «Как имя»? — «Татьяна». Татьяна. Татиана... Имя, ну что в нем? Что в нем такого, что вдруг подчиняет тебе человека так же, как щелчок закрывающегося за­ мочка? Кто там? Да, Пушкин: «Что в имени тебе моем?» Что? Власть. Владение. Обладание. Это тайна, которую очень хорошо знали мудрецы древности и поэтому старались обходиться в беседах без именований, используя эпитеты, ценя чужую свободу и страшась необратимости всего совершаемого. Это тайна, которую зано­ во потом открыли средневековые маги и, не в силах не пользоваться властью закли­ нать откликавшихся демонов, гибли. «Имя»— значит «имение», знать имя — «иметь». Это связь, тонкая, но прочная шелковая связь между «он» и «я». «Как имя?» — «Татьяна» — и она уже в твоей легкой-легкой золоченой клетке, смотрит чуть испу­ ганно и грустно. Имя. И от этого тихого щелчка она теперь никогда в твоем присут­ ствии не сможет развернуть крылья и запеть беспечную песню. Но она не сможет теперь и улететь. Нужно только очень точно произнести это, очень точно — только для нее одной: «Татьяна»! — Петя. Мазель. Выручай. — Сергей взмокшими пальцами сжал в комок тол­ стый синий свитер Пети. — Ты чего? Съел? — Съел. Как ты прав, Петя. Тот не верил. Как Станиславский. — Петя, что хочешь думай, кроме одного: я тебя не подставляю. Если ты не согласишься, то давай совсем выкинем дедушку. Но только я на сцену сегодня вооб­ ще не выйду. — А чего ты съел? — У ребят в мастерской. Консерва была старая, килька в томате. — Да. Килька в томате, даже свежая, не для тебя, сына академической науки. После «стола-то заказов». — Короче. Ты будешь работать один. Я на сцену не смогу: вдруг стошнит. — Или пронесет? — Вот-вот. Сам понимаешь. Даже если Петя и не верил, то все равно он свои протесты отставлял на удобное время. Когда не будет свидетелей. Потому что он самый настоящий друг. Самый лучший друг. И как хотелось бы самому вести себя по отношению к нему также. Очень хотелось бы. Потому что Петя этого стоил. Балетные выступали одни из первых. С юмором у них было совсем туго. То есть, его вообще не наблюдалось. Татьяна и еще трое других девушек показали под бод­ ренький рояль немую сценку, как они сначала обижают, а потом дружат с четырьмя парнями в рейтузах. Под жиденькие аплодисменты им на смену высыпал эстрадный театр миниатюр, и к отсутствию юмора добавилось отсутствие вкуса. Нет, где-ни­ будь в Кыштовском районе, в колхозе «Красный гусепас», все было бы к месту. Про жадного и глупого завскладом и хитрого и красивого художника. Но не своим же показывать эту чушь! Вот тут-то и появилась на сцене первая заблудившаяся убор­ щица с ведром. Увидав артистов, она от неожиданности замерла, всмотрелась в зал 10