Сибирские огни, 2004, № 7

Бой стих. Вернулись из рощи партизаны, привели пленных, протрезвевшего сра­ зу офицера и перепуганного насмерь Ферапонта. Офицер утирал прошибший его пот, катившийся полипу крупными каплями. Никифор, сидя на земле, молча высекал кресалом из камня искры на трут, пыта­ ясь прикурить самокрутку, завернутую ему кем-то из мужиков. Марфа смотрела на утертого ею Ивана, и в ее юной душе поднималась горячая приливная волна. Она не знала, что она чувствует. Только что пережитый страх, волнение и радость зато, что Иван жив, переполнили ее. Потом хоронили убитых партизан. И снова было горестно и страшно. Ведь все же свои, деревенские, виденные-перевиденные тысячи раз. Или знакомые из со­ седних деревень. Не будут они больше ходить по Кривобродовке. А будут лежать в сырой земле. Их складывали по несколько трупов в ряд. Потом этот ряд переклады­ вали шинелями, пальтишками и еще чем придется и накладывали поперек другой ряд. И снова перекладывали. И снова клали поленницей. Так наложили четыре ряда. Марфа больше смотреть не могла, плакала, уткнув лицо в ладони. Бабы голосили. Мужики смахивали скупые редкие слезы, закуривали толстые, в палец, цигарки. В другую могилу за кладбищем, тоже в братскую, схоронили таким же способом убитых колчаковцев. Тоже в несколько рядов. И поставили большой деревянный крест. Тоже ведь люди. Только фамилий не написали, потому что не знали. Накосила смерть народу русского по Руси великой без разбору. Еще бы, брат на брата шел, сын на отца, отец на сына. И таких могил накопали по стране десятки тысяч. А через несколько лет, когда укрепилась во всей Сибири Советская власть, по деревне прополз упорный слух, что навели колчаковцев на след партизан кулак Зино­ вий Рассолов и купецкий сторож, свирепый Ферапонт. Продали, кровопивцы, своих же деревенских. Ну, Зиновий предал и предал . Что с него взять? В ссылке он, раску­ лаченный, Зиновий-то, на Севере, в Нарымском крае. А Ферапонт-то здесь, по дерев­ не ходит, скотный двор охраняет. И то сказать, не ходит, как все, а тихой сапой, змеей подколодной, ползает. Людям в глаза не смотрит, подлец. Вот Иван с Пахомом, повзрослевшие к тому времени, разговоры эти запомни­ ли, затаились, как тати. И ведь дождались своего часа. Подловили, стервецы, Фера­ понта. Затащили его, пьяного, в сарай, да и задавили кушаком. А Зиновий с Севера так и не вернулся, помер, сказывали, там. Ну, судили их, Ванятку с Пахомкой. Дали им по семь лет. Отсидели они по пять. Не за то, что контру задавили, а за самосуд. Чтоб законы советские не нарушали. А Ферапонта так и так, оказалось, расстреливать было надо. На него уже следствие в районе завели за предательство партизан. Двадцать две смерти на душу окаянный взял. Поделом ему, собаке. Пахом долго потом еще куражился, если подвыпьет: —- Здря нас с тобой, братка, осудили. — Такие законы, — отвечал Иван. — Правильные у Советской власти законы, да неправильные. Не мне имя разъяснять. — Чего разъяснять? — Мы же контру уничтожили. Его, кровопивца, на двадцать два куска надо было резать, а они нам по семерке как аршином кривым отмерили. А мы фактичес­ ки только приговор привели в исполнение. — Так не было его еще, приговора-то. Вот в чем все дело. — Ну все одно, потом-то он был. — Вот нам за самосуд и вляпали. — А,— махал рукой Пахом, — счас бы он мне, курва гривастый, встренулся, я бы его ишшо раз задавил. — Я бы тоже. — Вот видишь, какая наша, братка, судьба, одной веревочкой перевитая. — Могла бы быть и совсем другая судьба. Такие, как Ферапонт, в тридцать седьмом годе по полдеревни попересажали от лютой своей зависти и злобы. Вот 111 БОРИС ФЕДОРОВ КОГДА ЦВЕТЕТ БЕЗВРЕМЕННИК