Сибирские огни, 2004, № 7

БОРИС ФЕДОРОВ КОГДА ЦВЕТЕТ БЕЗВРЕМЕННИК Ночью вышел Зиновий по малой нужде, глянул с крыльца в сторону своих сто­ гов, а там в ночной черноте разлилось полукругом на горизонте алое зарево. Зиновий, как был в нательном белье, — на коня. Только бич схватил — и туда. Прискакал— стога горят. А на одном, не горящем, спит себе спокойно батрак Захар. Понял Зиновий: подожгли сено по злобе его лютые недруги или жестокие зави­ стники. Вмиг озверел и бешено полосонул сонного Захара со всей силы бичом. — Спишь, стервец! А сено горит. Спишь, курва! — И еще полосонул остервене­ ло. И еще. Захар соскочил со стога. Пламя ослепило его. Обдало со всех сторон нестерпи­ мым бушующим жаром. Он посмотрел вокруг мутными, ничего не понимающими глазами, пропел хрипло, надсадно одну фразу: И родные не узнают, Где могилка моя. Оборвал песню, да и пошел в другую от деревни сторону. А Захара нашли утром за Лосиным ручьем, потерявшим разум, валяющимся обессиленно на земле. Привели его в дом Зиновия. А луг этот, где его нашли, с тех пор и стали звать Захаркиным лугом. Жил Захарка в бане, в конце согры, у самой Кривобродовки. Жил тихо. Не рабо­ тал. Его кормили. Он никого не трогал. Только отвечал невпопад да невпопад смеял­ ся. Но однажды налились кровью его глаза, будто у освирепевшего быка, он вышел во двор, схватил за передние и задние ноги молоденькую овечку, рванул в разные стороны и разорвал ей брюхо. Подскочил Зиновий с вилами. Но увидел бешеные глаза, попятился назад, в страхе бросил вилы, запнулся и упал. Захар бросил в его сторону окровавленное, бьющееся в предсмертных судоро­ гах животное и пошел по деревенской улице. Тревожные крики опережали его. Люди в страхе разбегались, загоняли во дво­ ры мелкую скотину. А он шел и норовил еще кого-нибудь поймать. Мужики гуртом набросились на него, повалили, связали, одолели. Потом его приковали толстой медвежьей цепью к Зиновьевой бане. На такой цепи, сказывали люди, цыгане водили на ярмарке в Новониколаевске замученного, лохматого, клочковатого медведя. И он танцевал, кружился под гармошку. Пищу Захару клали, как свинье, в деревянное корыто. Воду наливали в эмалиро­ ванную, с отбитыми ручками, кастрюлю. Он неделями молчал. В молчанье копилась несметная сила и выплескивалась в очередном бешеном припадке. Внезапно Захар стервенел, начинал мычать, что-то бормотать, потом рвал по­ полам железную цепь и шел быстрым шагом на улицу. Там опять допрежь его люди загоняли во дворы овечек и собак, закрывали калитки, а если успевали, то и ставни. Но Захара опять ловили, опять приковывали. Два раза возили в Томск лечиться. Да все бесполезно. Зимой как-то он сорвался с цепи, ушел в поле да и замерз там, завязнул в суметах. Шибко набожным стал Зиновий после гибели Захара, суеверным. Сам поставил на его могиле большой деревянный крест, дал много денег на постройку в деревне новой каменной церкви. Вон она и сейчас стоит на возвышении, далеко ее видать. Отвалил на церковь денег Зиновий, да не обеднел, еще богаче стал. Лавку ме­ лочную открыл. Керосином стал торговать, солью, сахаром, спичками, леденцами, ситцем, сатином, галошами, мылом. Что в деревне крестьянину надо, все у него есть. Хитрил, обмеривал, обвешивал, а к дочери, однако, добрее стал. Как узнал, что Катерина в тяжестях, избу велел ей срубить пятистенную с кутью и светлицей. Огород-целик на первый раз вспахать. Колодец выкопать, печь в избе русскую поставить. За все заплатил щедро. Первача два ведра на новоселье поставил. Все откупался перед Катериной за погубленного раба Божия Захара. Но все равно, ви­ дать, не откупился. Раскулачили Зиновия после революции, сослали. А Катерину не тронули. Ку­ лацкая дочь, а беднячка: корова, две овцы, да десяток куриц — вот и все богатство. А ей и не надо было ничего. Ей бы Захара любимого, мученика святого. 98