Сибирские огни, 2004, № 6

Она вновь подошла к фанерному ящику и приоткрыла крышку. Крышка, заск­ рипев, отвалилась. Ящик был забит какими-то обрубками, обрезками, трухой. Стран­ но, подумала Елена, вороша и вытаскивая из деревянно-бумажного месива отдель­ ные уцелевшие листы из альбомов или ножки от стульев: все разорвано, разодрано, разбито, не иначе, как с ожесточением, в бешенстве, изо всех сил. Похоже, щепками и клочками бумаги был заполнен весь ящик. Кому это он, бедняга, не угодил? Кто л это так его ухайдакал? Будто в этом ящике сложили специально то, что сделала исто- « рия с прошлой жизнью вообще. Этот ящик— уголок истории, ухайдакавшей целую ' страну. Елена почувствовала в себе беспокойство, которое через несколько минут сменилось смятением. Она с ужасом смотрела на останки того, что, может быть, являлось самым ценным во всем собрании этих вещей. Что же подвигло и кого на это варварство? Какая тайна сокрыта навеки от нее в этом ящике? А что пережили они, эти вещи, когда их яростно уничтожали? Какой ужас испытали они? Елене снова послы­ шался стон. Это они, вздрогнула Елена. Они стонут даже не от боли, они стонут оттого, что их предал тот, кто был им ближе всех. Неужели это... Георгий Николаевич? После похорон Ирины Аркадьевны Суворов долго не мог прийти в себя. Он считал себя единственным виновником ее ухода. А вскоре его как громом порази­ ла весть о том, что погибла Инесса Рембо. Это не точно, но говорят! В тот день, помаявшись на кафедре и не находя себе места, он вернулся домой. Жена была в институте. Мысли в голове крутились одни и те же. При мысли об Ирине Аркадь­ евне у него кололо сердце, при мысли об Инессе впадал в меланхолию, а когда думал ненароком о Наде, прохватывал озноб. Может, вообще... мне не нужен ник­ то? Он остановился на лестничной площадке, прислушиваясь к самому себе. Пус­ то. На эту мысль он не находил отклика. Значит, не то. А сейчас у меня и нет никого. Но ведь кто-то нужен мне? Но кто? Что мешает мне понять, признаться самому себе? Георгий Николаевич физически ощущал присутствие чужой воли, запрета на мысли, на чувства, и это было нечто большее, чем он сам. Уже на лестнице он ощутил смятение, точно в него вошло чужое раздражение, которое он подхватил, как пыль, как грипп, как несчастный случай. Даже коридор, показалось ему, встре­ тил его глухим ворчанием. Ишь, недоволен, подумал о нем, как о живом существе, Суворов. Раздражение нарастало. Неясный шум перемещался по всему его орга­ низму с места на место и не давал ему ни забыться от всего, ни сосредоточиться на чем-то определенном. Да что же это такое! Георгий Николаевич не мог найти себе места. Не видя, долго смотрел в окно, машинально попил чаю, походил по коридо­ ру, пиная пустой коробок из-под спичек, заглянул в комнату, которую занимал архив. И словно ударило в голову. «Ирины, — услышал Суворов глухой голос, — нет больше? Инессы — тоже нет?» Безотчетный ужас, страх, бешенство охватило его, и он, не в силах сдержать себя, схватил топор и стал им в щепки разбивать первый подвернувшийся венский стул. За ним второй... «Так его! Так его! — тюкало у него в висках и отдавалось в сердце. — Бей его! Круши! Валяй! Ты мне диктуешь, кого прогнать?!» Пришел в себя Георгий Николаевич, когда весь в слезах сидел на полу и рвал фотографии, какие-то бумаги, документы. Весь пол был усыпан черно-белыми об­ рывками. Пальцы его были черные, в порезах и крови. Когда он взглянул в зеркало, то не увидел себя — пятно не пятно, но что-то совсем нереальное, размытое и серое. Суворов встал, умылся, взял веник, смел обрывки бумаги в кучу, сгреб ногой щепки и палочки. Пошел к дворнику и выпросил у него за бутылку фанерный ящик. Поставив его посреди комнаты, набил «мусором», утоптал ногами. Закрыл ящик крышкой и задвинул в угол комнаты. Ему казалось, что он разорвал часть самого себя, причем главную свою часть. XXXIX Когда похоронили мать, Надя вдруг панически испугалась повторить ее судьбу и в тот же вечер поклялась самой себе в следующем: в 1942 году родить сына; в 46-м с отличием окончить институт; в этом же году поступить в аспирантуру; в 49-м защититься; в 52-м стать доцентом; в 55-м уйти в творческий (годичный) отпуск; в 56-м защитить докторскую диссертацию; а в 1958 году стать профессором. ВИОРЭЛЬ ЛОМОВ АРХИВ