Сибирские огни, 2004, № 6

радовало глаз. Суворов лег на землю, но она еще не прогрелась. Сел, сорвал травин­ ку и рассеянно смотрел по сторонам, в первый раз за многие годы отмечая много­ образие жизни во всем, что было перед глазами. Все это как-то оправдано, имеет свой смысл и предназначение, думал он, а мой архив? Или я спешу к нему за утеше­ нием, как к матушке? На Суворова нашло уныние. Чтобы не дать ему забрать себя, вскочил, сбежал к дороге и принялся голосовать идущим к Волоколамску машинам. Больше ехать не к кому, думал он, разговаривая с шофером о погоде и гимнастике. А ехать куда-то надо. Архив, казалось, молча и с недоумением взирал на Суворова, явившегося не вовремя, прислушивался к его бьющемуся сердцу, принюхивался к запаху его раз­ дражения и всем своим видом убеждал его успокоиться и перестать переживать по пустякам. Архив, казалось, говорил ему: «Не беспокойся обо мне. Я вполне самодо­ статочен. Будь же самодостаточен и ты. Не завись от меня. И не думай, что я завишу от тебя». Говорить-то говорил, но и подмигивал! Георгий Николаевич решил взглянуть на тайник в платяном шкафу. Пристроив фонарь, нащупал широкую планку, вывернул пальцами один шуруп, отогнул планку вверх. За планкой была еще одна, поуже. Чтобы разобраться, в чем там дело, при­ шлось взять отвертку и отвернуть второй шуруп на наружной планке, а затем уже приступать к внутренней. Под ней и был тайник, ящик во всю площадь основания шкафа, который выдвигался за ручку. В нем лежала огромная книга в сафьяновом переплете и икона в серебряном окладе. Суворов взял в руки икону и вдруг услышал голос: «Это икона Богородицы». Голос был глуховатый и неторопливый. Мистика, решил Георгий Николаевич и перекрестился. Он вспомнил этот голос. Он был у его деда, очень важного сановника при Александре III. При Николае он отошел от дел и скончался в 1905 году от апоплексического удара. Как долго живут в нашей памяти голоса предков, подумал Суворов. А почему в нашей памяти, а не в памяти того же архива? Ему стало не по себе, и он поспешил закрыть тайник. Отряхнув пыль с одеж­ ды, Суворов поднялся в дом. — Как там? — спросил Иван Петрович. — Все на месте? — Да куда ж ему деваться, — ответил Суворов. Старик согласно покачал головой: — Некуда. Не беспокойтесь, Георгий Николаевич. Ваш дед доподлинно знал, что ждет Россию. Он присмотрел это место и рассказал о нем почему-то не ваше­ му батюшке, а Лавру Николаевичу. Наверное, потому что Лавр Николаевич из тех, кто жизнь отдаст, не раздумывая, за то, чем дорожит. Мне кажется, ему все было дорого. — Да, наверное, — согласился Суворов и задумался о том, что он никогда не анализировал поступки брата. Воспринимал их, как исторические факты. А ведь Лавр и в самом деле готов был отдать жизнь за все, к чему имел хоть какое-то отно­ шение. Оттого и погиб, наверное, так рано. А я-то думал: блажь, скука, тоска. У него была ко всему радость. За свою радость он и бился. — Это Лавр Николаевич собрал здесь все? — спросил Суворов. — Да. Он потратил много времени, чтобы обустроить его здесь. Он еще сказал, что за ним будете присматривать вы, Георгий Николаевич. — Да? Когда он так сказал? — Еще до Троцкого. Заваруха начнется, сказал, я в ней точно пропаду, а вот Жорж... извините, Георгий Николаевич присмотрит за ним, пока все не закончится. В последний раз он крепко выпил и закрылся внизу. Я от беспокойства спустился туда. И вдруг стихи услышал, да громко так, через стенку слышно. О России, о душе. Не иначе, Пушкина. Я потом спросил у него, зачем он их читал. Записываю, чтобы не пропали, ответил он. — Может, там граммофон? — спросил Суворов. — Нет, граммофона нет. Георгий Николаевич пожал плечами, но иронии в себе не услышал. Раз записы­ вал, значит, записал. Записал и положил куда-то? Как хорошо, что вещи живут доль­ ше нас. Они несут в себе свое время, и наше, и то, которого еще нет. Они несут на себе отпечатки наших пальцев, глаз, сердец. Так же, как мы их тащили на себе, они продолжают тащить на себе нас. Мысли и страсти, которые витали когда-то по комнатам, все осели на этих вещах. А потом проникли вглубь, и теперь их не сотрешь, словно пыль. И стоит вещам