Сибирские огни, 2004, № 6

просачивается наружу, стелется над рекой, полем, заполняет низины и кусты, окуты­ вает всю землю и делает серыми траву и домашние тапки, забытые на веранде. Когда в голове туман, мысли — появляющиеся и тут же пропадающие — кажутся неуклю­ жими, громоздкими, чужими. Когда в голове туман, не верится, что появится солнце. Солнце появилось. Проснулись птицы, букашки, люди. Утром Глотов, под предлогом изучения окрестностей, увязался за Суворовым. Георгий Николаевич хотел было, раз и навсегда указать непонятливому товарищу его место, но передумал. Он вспомнил о чердаке и решил, что нельзя ничего пред- \ принимать самому. Нельзя зажигать до поры до времени фонарь. Темнота сама раскроет себя. Из темноты лучше видна другая темнота. — И что же в окрестностях села Горюхина интересует вас? — спросил он его. Оказывается, все. Прекрасно. Это Суворову даже понравилось. Я тебя потас­ каю, решил он. Во время прогулки, если можно назвать прогулкой лазание по овра­ гам и чащобам, Георгий Николаевич убедился, что Глотов не только настырный, но и весьма злопамятный товарищ. Когда он стал допытываться у него о его ближайших планах, тот ответил: Любопытство не порок, но порядочное свинство. Кхе, кхе, Георгий Николае­ вич. Ближайшие мои планы состоят в том, чтобы состыковать их как-то с вашими. Суворов решил, что ослышался. — С моими? Позвольте, что же, вы думаете со мной сотрудничать? — Вот именно, это как раз то слово, которое я подбирал — сотрудничать. Да, я думаю с вами сотрудничать и, мало того, мы с вами уже сотрудничаем. Великолепно! Вы, наверное, политэконом? Там желаемое идет впереди ре- зультата. Объяснитесь, а то скоро идти домой. Хотелось бы дома не обременять себя и вас фундаментальными вопросами. — Наше сотрудничество, Георгий Николаевич, началось вчера, когда мы с пре­ мии пили за смелость. Помните? Ваша премия, моя смелость. — Говорите ясней, — Суворов остановился на краю оврага. — Все ясно. У меня есть смелость просить вас поделиться со мной частью премии. Конкретно, половиной. Чтоб не было обидно. Все-таки двенадцать лет, дип­ лом, две диссертации. — Повторите, я ничего не понял, — Суворов понял, что это шантаж. — Да-да, зачем вам было все это делать, если в ваших руках такие богатства? — прошептал, почти прошипел Глотов. — Избави бог, я не претендую на них, это ваше, фамильное. Но согласитесь, за сохранение тайны полагается вознаграждение. Про­ порциональное тайне. Суворов толкнул Глотова в овраг. Тот молча скрылся в нем. Суворов медленно пошел домой. Через несколько минут Глотов нагнал его. Он прихрамывал, брюки, и рубашка его были в глине. Не приближаясь к Суворову, он крикнул ему в спину: — Я вас прощаю! Хотя мог бы наложить на вас и штраф. Слушайте, вы! — круто обернулся к Глотову Суворов. — Если вы произнесе­ те еще хоть слово, оно станет для вас последним. А из премии я закажу гроб с музы­ кой и глазетом. В Москву Глотов поехал вместе с Суворовым. Всю дорогу молчали. Суворов чувствовал себя, как под стражей. Удивительное дело: вчера еще он был свободен, как чайка над морем, и на тебе, явился какой-то мозгляк и требует то, что принадле­ жит только тебе. Хотя, что это я? Вокруг всю жизнь идет именно так и только так — тот, кто не имеет никакого отношения к делу, имеет от этого дела все. Надо быть круглым идиотом, чтобы удивляться тому, что это, наконец-то, случилось и с тобой. Откуда же он узнал о шкатулке? От Софьи? Вахтанга? От кого больше? Может, от Лавра? И странно, что я ничего не могу изменить. Не убивать же его. В конце концов, каким бы мелким гадом он не был, его жизнь не поместится в шкатулку. Ну, а до Кощея ему еще далеко. «Альтруист!» — услышал Суворов свой внутренний голос и понял, что согласен отдать Глотову половину премии. Лишь бы никто не узнал о шкатулке, из которой он давно уже решил не брать ни одного камешка, какая бы нужда не приперла. А если он посягнет на архив? Знает ли он о нем? Суворов погля­ дывал на Глотова, и он уже не казался ему таким отвратительным. Отвратительными могут быть глубокие люди, желающие скользить по собственной поверхности. А этот был по природе своей мелок, гадок и жалок. А значит, не судим, не осуждаем и только лишь жалеем. Да еще покупаем, как керосин или пакля. ВИОРЭЛЬ ЛОМОВ АРХИВ