Сибирские огни, 2004, № 6

— Пели на сцене? — Приходилось, — уклончиво отвечает мужчина. Потом неожиданно добавля­ ет: — Только тут, в этом переходе, я понял, что петь безразлично где, на сцене оперно­ го, в церковном хоре или на паперти. Когда поешь, ни о чем не думаешь, и все остальное не имеет никакого значения. — Но в оперном слушают ценители, в церкви страждущие, а тут? — А тут никто не слушает. Зато я тут пою. * * * — Как быстро пришла старость! Господи, как быстро... — слезы на твоих глазах, а в глазах боль. Чем утешить, как утешить? Зачем утешать? * * * Опять приснилось, что я маленький, мама взваливает на меня мешок с картош­ кой и заставляет ходить по периметру комнаты. Два часа. Ходи, это пригодится в жизни, говорит она. А у меня нет никаких сил, никаких. Даже на то, чтобы сказать ей об этом... Мама, прости меня, я не успел сказать тебе при жизни, как я люблю тебя!» Это хорошо, что архив Суворовых заканчивается словами как я люблю тебя, думала Елена, досадуя на саму себя. Видно, задело, что они были обращены не к ней, а к матери. Ну да Бог всем судья. Если бы все на свете заканчивалось, а не только начиналось этими словами! Кроме них и больше них — что скажешь? Да и кто скажет? Она еще раз проглядела записи мужа и вдруг вспомнила свой разговор с ним по поводу никому не нужной (как она считала тогда) эстетики. До сих пор на ^ . душе неприятный осадок. Вот она, откуда досада... __Коль, объясни мне, ради Бога, по-простому: в чем смысл твоей эстетики? — По-простому? Как пэтэушнице? — Ты ее так высоко ставишь — почему? Я всю жизнь вожусь со швейными машинками, и ни разу не вспомнила о ней... — Даже когда я попадался на глаза? — Без нас, людей низкого труда, не было бы и вас, — она чувствовала непонят­ ную ей самой злость. — Ведь это мы даем возможность таким людям, как вы, Нико­ лай Георгиевич, заниматься той же эстетикой. А стоит ли она того? Ведь она никому больше не служит пищей. Ты только не думай, что я возражаю против эстетики. Занимайся, чем хочешь. — Благодарю вас. Против эстетики, чего возражать? завелся, как на лекции, Николай. — Она сама по себе есть возражение всему. Люди пребывают в плену отнюдь не эстетики, так как судят о прекрасном не по эстетическим критериям, а по своим собственным, которые берут черт знает где. Сегодня задача искусства одна как можно быстрее произвести прекрасное и как можно быстрее его скормить. Пуб­ лике, соответственно, проглотить. Процесс взаимного ускорения. И ведь жадность какая обуяла всех! Дай, дай! На, на! Прекрасное появляется на свет недоношенным уродцем, но и такое сойдет. Лопают, не усваивая, как свиньи или собаки. Сегодня людям не нужно прекрасное, созданное профессионалами. Профессионалы слиш­ ком медленно работают. А время не ждет. Еще год-другой, и люди начнут поедать сами себя, как изысканное блюдо. Сами станут производить «прекрасное» и тут же поглощать его... Боги когда-то пожирали собственных детей, в надежде продлить себе жизнь. Но этим только приближали свой конец. Так то боги были. — Да, Николай, ты и впрямь эстет! — Уильям Моррис делил мир на джентльменов и неджентльменов, — Николаи немного успокоился. — Он полагал, что высшим вознаграждением за выдающееся мастерство является чувство собственного достоинства, которое проистекает из спо­ собности выполнять ту работу, которая заслуживает благодарности априори. То есть независимо от того, принесла она какую-либо конкретную пользу, понравилась ли кому конкретно, а вообще. Большая часть населения не может делать ничего, что хоть как-то можно было бы отнести к разряду истинного ремесла или творчества. Они и довольствуются теми критериями эстетики, которые соответствуют их уров­ ню. Да ты посмотри в телевизор! Я понимаю, что более утопичен, чем Томас Мор ^ 9 ВИОРЭЛЬ ЛОМОВ АРХИВ