Сибирские огни, 2004, № 6

реальных и сугубо абстрактных, мистичес­ ких. Обращаясь к богатому устному фольк­ лору Алтая, можно отметить, что такое взаи­ модействие ирреального и действительного является характерным моментом народно­ го творчества. Подобный дуализм был свой­ ственен и изобразительной традиции петрог­ лифов Саяно-Алтайского нагорья. Творческие искания Гуркина пришлись на время расцвета символизма, а затем и при­ митивизма в России. Его обращение к языче­ ству шло явно в русле общего увлечения арха­ ическими культурами. Но в отличие, напри­ мер от мастеров «Мира искусства» с их чисто эстетическим постижением прошлого, Гурки­ на привлекала не столько внешняя, экзотичес­ кая сторона древности, сколько глубинная суть образов и представлений, которые жили в ху­ дожественном сознании его народа. В этом он был ближе всего к Рериху. В настоящее время признается, что Ре­ рихом была поднята совершенно новая для русской и западноевропейской эстетики про­ блема искусства и археологии (2). В поисках «нового стиля» он обращался не только к ху­ дожественным ценностям национального средневековья, античности или Возрождения, но и к памятникам каменного века и архаи­ ческих культур севера Азии, где живет, по его мнению, наследие «высокохудожественных сибирских древностей» (3). Историческая живопись, как писал Рерих в своей статье 1898 года «Искусство и археология», должна со­ стоять в тесной связи с успехами археологии, а художнику нельзя фантазировать и надеять­ ся на неподготовленность зрителей. Правда, в рериховских произведениях дух историзма шел адекватно современно­ му стилевому поиску, чего нельзя сказать о ранних работах Гуркина. В «Хан-Алтае» связь реалистически исполненного пейзажа со скрытым этнокультурным подтекстом не была в полной мере органична, не случайно его образная символика не была понята со­ временными художниками и критиками его творчества. В письмах к А.В. Адрианову Гуркин писал: «Я знаю народ, его обычаи, его веру, а также и настроение природы. А для этого нужно много работать, чтобы представить голубой и черный Алтай в том виде, как он есть и как его понимают алтайцы. Ведь они его представляют живым, говорящим и смот­ рящим, но сумею ли я это передать? Только теперь вижу его во всем величии и красоте и, увлекаясь его красотой, чем дальше, тем боль­ ше благоговею перед ним» (4). Стремление изобразить Алтай «живым, говорящим и смотрящим» сказалось, преж­ де всего, в глубоком проникновении во все объекты окружающего мира, в обостренном видении всех элементов природы. Все, что он пишет, особенно на переднем плане — цветущий луг или альпийский уголок со мхом, валунами, кедрами — все это не «стаффажные типы», а своеобразные герои, которым он уделяет столько же внимания, как если бы рисовал портрет человека. Если для европейского художника изображаемый объект — будь то дерево, камень или цветок — являются прежде всего выразителями их общепринятого понятийно-образного смыс­ ла, то у Гуркина объект сугубо индивидуа­ лизируется, подчас как бы одушевляется; он находит для каждого цветка, каждой сосны или кедра свои изобразительные интонации, наделяя каждый из них в какой-то мере сво­ ей содержательной функцией. Если здесь уместно сравнение с пением, то лес для ев­ ропейского художника — это унисонный хор голосов, а для Гуркина — ансамбль разно­ голосных солистов. В обществах далекого стадиального уровня развития искусство носило родовой характер. Отголоски такого отношения к ис­ кусству можно обнаружить и в творчестве Гуркина. Действительно, его пейзажи обла­ дают ясной эмоциональной настроенностью. Везде главный герой — природа; автор все­ гда как бы в тени, и все его мастерство слу­ жит лишь одной цели — как можно полнее и проникновеннее выразить состояние приро­ ды, все оттенки ее жизни. Подобная «безлич- ностность» сродни суровой поэтике народ­ ного эпоса. В ней нет места лирическим от­ ступлениям или сентиментальным словоиз­ лияниям. Так же у Гуркина — ясность за­ мысла, спокойное, уравновешенное видение природы, которые дается как бы не от от­ дельного человека с его изменчивым настро­ ением души, а от лица народа с четким, вы­ работанным вековым практическим опытом мировоззрением. Рисуя, он будто забывает о себе, растворяясь в окружающей его кра­ соте, и кажется, что кисть его направляет лишь голос предков, внимающий таинствен­ ному языку природы. Конечно, художник воплощает на холсте свое вдохновение, свое восприятие, но в этом «своем» нет места случайным переживаниям «я», в нем зву­ чит голос личности как субъекта обществен­ но-исторического и онтогенетического раз­ вития народа. Одухотворяя все сущее, алтаец одухот­ воряет и весь мир — весь свой Алтай. Заме­ чательно сказал по этому поводу сам Гур­ кин: «Для алтайцев-язычников Алтай — жи­ вой дух, щедрый, богатый, исполин-вели- кан... Он — живой кормилец — отец несмет­ ного народа, несметного зверя, птиц. Ска­ зочно красив своей многоцветной одеждой лесов, цветов, трав. Туманы, его прозрачные мысли, бегут во все страны мира. Альпийс­ кие озера — это его глаза, смотрящие во все­ ленную. Водопады и реки его — речь и пес­ ни о жизни, о красоте земли, гор. Вся жизнь 217