Сибирские огни, 2004, № 6

Вдруг вырвалось пламя из топки по местному времени в шесть. Опять подтвердили раскопки, что Царство Небесное есть. Лихо, что и говорить! Однако вот авто­ ру этих заметок, рождённому и нын» живу­ щему в древнерусском краю и в городе, где археологические изыскания всегда были по­ вседневным делом, сии строки вовсе не ка­ жутся гиперболической небылью. С времён псковского детства по наши дни постоянно вижу, как учёные мужи и студенты-истори- ки в глубинных слоях почвы открывают не­ что тако-о-е, что и у самых завзятых атеис­ тов, скептиков и «западников» кружатся го­ ловы и лезут глаза из орбит: эти открытия доказывают близость древнейшей Руси не просто к событиям «до нашей эры», но имен­ но к Царству Небесному... Уверен: каждый или почти каждый читатель книги «В свето­ вом году» воспринимает её страницы со столь же личностным видением. Иначе её воспринимать и немыслимо. Подтверждени­ ем сему для меня стал авторский вечер, на который меня пригласил Кублановский и который прошёл там, где ему и должно было пройти — в московском музее Пушкина на Пречистенке. Признаюсь: ни на одном из таких вечеров минувшего десятилетия не доводилось видеть столь разномастной ауди­ тории — от политических зеков советских лет до откровенных противников нынешнего режима и от вчерашних и нынешних «андер- граундников», «постандерграундников» и «постмодернистов» до самых жёстких при­ верженцев классического реализма. Есть чему дивиться! И — нечему... Не в «много­ гранности» поэта тут дело: напротив: при всём разнообразии своего арсенала сти­ хосложения, строфики и архитектоники, при всей своей поисковой палитре этот поэт се­ годня является одним из самых «ствольных», цельных и бескомпромиссных среди нынеш­ них российских соловьев словесности. Потому что о чём бы ни писал Юрий Кублановский — он пишет о любви. Любовью пишет (той, что недаром же у нас с кровью рифмуется от веку), пишет, любя, а потому, согласно лермонтовской не отменяемой временем формуле, и ненави­ дя. Хотя к его творческому миру более по­ дошла бы «надвратная» надпись другого, французского классика, Виктора Гюго: «Го­ ворите мне о любви, ибо всё прочее — пре­ ступление». И горестно, и больно, и жутко видеть сегодня русскому поэту, сколь мно­ гое в окружающем мире стало и становит­ ся преступным, бесчеловечным именно по­ тому, что начисто лишено любви, сильней, чем безвоздушное пространство — кисло­ рода. Оттого-то столь много горечи, боли и гнева (чаще всего как бы в «капсуле» жёст­ кой, а порой и удалой иронии либо перчё- но-солоноватого и по-русски раблезианс­ кого юмора) в книге, коей веду речь. Но странно было бы, если б её автор, при его экспрессивности и темпераменте художни­ ка и с его динамикой слова, иначе бы, более отстранённо воспринимал нынешнюю жизнь нашу и передавал её в строке не столь напряжённой. Такого просто быть не мог­ ло и не может! Зато когда его лирический герой оказы­ вается там, где всё насыщено любовью, ды­ шит ею и всё ею облекает — о, какая рос­ кошь эмоциональных красок, полутонов и оттенков возникает на страницах этой книги, и тогда понятие «световой год» восприни­ маешь не в астрофизическом, а в духовном смысле. Когда человек любит, ему весь год светло, и ночью ещё светлей, чем днём. И вот одно из лучших тому подтверждений, первые две строфы из стихотворения «Зас­ ветло»: Когда ты засветло бываешь в потёмках дома моего и всё как будто обещаешь, не обещая ничего, и бормоча: какое счастье вдруг после чёрной полосы, расстёгиваешь на запястье соскальзывающие часы. Остановлю цитирование на середине сего любовного откровения, дабы сделать несколько необходимых ремарок. Лишь сле­ пой и глухой не увидят и не ощутят царству­ ющую здесь жарчайшую пластику слов, пе­ редающих состояние «счастья взахлёб». И вот тут-то Кублановский доказывает, что он идёт от лучших традиций классической оте­ чественной поэзии — а она насквозь про­ низана и пропитана чувственностью: это мерзкий миф, что русские соловьи стиха якобы чурались либо стеснялись (а то и не умели выражать) эротических нот и моти­ вов. Но тем и волшебен язык наш, что пи­ шущий на нём может показать буйство страстей через точный и выразительный образ. Как «Некрасов в «Коробейниках». Как Твардовский в «Доме у дороги». Ника­ кого «стриптиза» — но всё обнажено! Вот такую миссию здесь выполняют «соскаль­ зывающие часы», которые женщина рассте­ гивает на запястье — образ, становящийся символом, знамением торжествующей бли­ зости. Заметим, что в «Засветло» автор, из­ бравший для письма классический четырёх­ стопный ямб, мастерски пользуется лучшим (ведь ещё Пушкин это понял) качеством это­ 204