Сибирские огни, 2004, № 6

ней Москве. Более того, по моему твёрдо­ му убеждению, о лучшей на сей день из всех книг, написанных моим сверстником. По крайней мере, самой трагедийной из всех его книг. Это при том, что трагедийность как ответ поэта словом на вызов, создан­ ный трагедийной сущностью самой жизни всегда, со времён юношеского «непечатно­ го» дебюта была самим «воздухом» стихов, создаваемых Кублановским. Вот почему я и считаю своим долгом поделиться с сибир­ скими читателями своими размышлениями над этой книгой. Она сего достойна как ни­ какая другая. А что самая трагедийная — чему ж тут дивиться: в неё вошли стихи, написанные автором в 90-е и в самые первые годы века наступившего. Будем откровенны (кто бы из нас какие угодно общественные взгляды ни исповедовал), это были поистине всем рос­ сийским временам времена. Впрочем, по­ чему были? они ещё идут, едут, подминая нас уже не под красные, а под трёхцветные и ещё чёрт знает (именно он, его епархия) под какие колёса. И это с особой силой ощуща­ ется, когда читаешь «В световом году»... Нет, не в том основа таких ощущений (перерас­ тающих в мучительные думы), что у автора есть немало строк, «открытым текстом» вы­ ражающих его неприятие той бесчеловечно­ сти, которая воцарилась в стране под разны­ ми именами, от «эпохи либеральных ре­ форм» до Смуты. Хотя отлично помню, как потрясло меня появление стихотворения «Четвёртое октября» в запрещённом тогда, осенью 93-го и уже под «псевдонимом» вы­ ходившем «Дне». Помню, как среди множе­ ства строк и строф протеста и гнева, создан­ ных хорошими и разными поэтами после расстрела «Белого дома», буквально обо­ жгли мне сердце финальные, апокалиптичес- ки-жуткие, фотографически-точные и вмес­ те с тем исполненные чувства Русской Исто­ рии слова Кублановского: Может, и перекрасим русский барак— в бардак, выплеснув сурик наземь, Но не забудем, как ветру с охрипшей глоткой вторил сушняк листвы: «Прямой наводкой, прямой наводкой в центре Москвы». Читая «В световом году», снова вжился в эти строки, их резкий, рубленый, словно бы залпами танковых пушек созданный ритм. И впервые после того безумного октябрьс­ кого утра вновь ощутил всем существом сво­ им то, чем оно было полно и от чего содро­ галось тогда на залитой кровью и задымлен­ ной площади рядом с дворцом российского парламента: вселенский ужас, сводящее с ума чувство величайшей несправедливости, обжигающая сердце смесь лютого гнева и собственного бессилия остановить, пресечь эту несправедливость. Всё вспомнилось, всё было пережито заново!.. И ничьи другие строки (в том числе и тех, кто был в тот час моим товарищем по оружию) не смогли воз­ родить и воскресить во мне эту «память сер­ дца» в такой полноте — лишь «Четвёртое октября»; а ведь Кублановский насколько я знаю, лишь незадолго до тех событий вер­ нувшийся из эмиграции, по многим причи­ нам просто мог не быть рядом с расстрели­ ваемым «Белым домом». К примеру, после многолетнего отсутствия на родине, в стра­ не, которая, освободясь от «коммунячьего режима», вроде бы должна была расцвести, но вместо того закишела толпами бомжей и нищих, увидеть и услышать таких нищих в электричке и вот что написать: То ли беженцы, то ли пропойцы, побираться решилось семейство, кто бы ни были, но понимаешь: не подать им две сотни — злодейство. ...Это голос сыновний, дочерний говорит в нас, сказителях баек, блудных детях срединных губерний, разом тружениц и попрошаек. Со-страдание... Ощущение себя части­ цей обездоленного народа... То, без чего нет и никогда не могло быть настоящего рус­ ского поэта, какими бы социально-полити­ ческими пристрастиями он ни отличался. «Без меня народ неполный» — эта заповедь А. Платонова беззвучно и незримо (ибо не­ декларативно) пропитала нравственное кре­ до авторского «я» или, скажем так, лири­ ческих героев в стихах Кублановского. Что совершенно не противоречит ни внутрен­ нему глубинному, опять-таки ни единой нотой не декларируемому аристократизму его мироощущения, ни иным «родимым пятнам», издавна присущим почти каждо­ му российскому интеллектуалу. Тем более, когда создание стихов для него — главный и высший смысл всей его жизни. «Но не забыт/ старый кожан/ истовый быт/ литкаторжан./ Если найдёшь/ уголь-гла­ гол,/ пепел трясёшь/ прямо на стол,/ чтобы отсель/ взять мы могли/ боль в колыбель/ отчей земли». Со-страдание, со-чувствие воедино с огромным людским множеством, большин­ ство коего составляют отнюдь не идеальные, а многогрешные люди, но они твоим наро­ дом зовутся, и нет у тебя другого народа и другой страны — вот что прежде всего ощу­ щаешь, читая «В световом году». И вот что по-настоящему роднит автора этой книги с автором «Ивана Денисовича»: ведь самое 202