Сибирские огни, 2004, № 6

А пока скольжу мимо поэтического «биг-бита» в исполнении Александра Леон­ тьева, мигом напомнившего Сашу Черного: «Кто стоял на четвереньках,\ И в пустой квар­ тире выл,\ У кого на мысль о деньгах Не хва­ тает больше сил...\ Кто молился после тра- ха,\ Кто и плакал и жевал...». Похоже на за­ полнение пауз между «серьезными» жанра­ ми. А что, глубокая мысль, надо ее развить. Ведь стихи возникли как игра слов в созву­ чия, то есть рифмы, за которой последовали игра в трубадуров, рыцари, прекрасных дам, и в любовь тоже. Потом уже, сравнительно недавно, этой игре стали придавать смысл (без монахов тут явно не обошлось). Даже у Пушкина отголоски этой средневековой игры дают себя знать: «Евгения Онегина» можно понять ведь и как проигрывание Пушкиным ситуации своей любви — венча­ ния — свадьбы — гибели. И он ее действи­ тельно проиграл. В обоих смыслах. В такой задумчивости пролистываю чьи-то «индий­ ские» рассказы и «иранские» стихи, один из которых зацепил своим названием: «Молит­ ва». Опять! Вгляделся, убеждаюсь, что об Иране. Но как ехидно: в мусульманском «Алла!» поэту слышится вульгарное «Алло!». И это об исламе, фаворите среди нынешних религий — вялого христианства, мирного буддизма, блюдущего свою свя­ тость архаичного иудаизма. Не верится что- то в это ерническое «Алло!». Вряд ли это кощунство, скорее все та же игра. Вот и в рассказе Олега Ждана бросают­ ся в глаза все те же словесные игрища. Уж очень откровенно его «Ы-а-о-у» — назва­ ние рассказа, претендующее на символ чего-то невразумительно-мычаще-напы- щенного, как звук промчавшегося мимо ге­ роев правительственного авто в финале рас­ сказа — рифмуется с фамилией А. Лукашен­ ко, белорусского президента. Учуяв предвзя­ тость, обрываю чтение. ГЛАВА3,гдекавторуприходят озарения И тут-то и приходит вместо раздраже­ ния и недоумения спасительная мысль, объясняющая литературные забавы и безоб­ разия в «Знамени»: короткомыслие! Как не­ желание напрячь память и совесть, вдумать­ ся, сопоставить мнения, из которых един­ ственно верным признается только свое, лич­ ное. И потому скукоживается проза, не затрудняющая себя мотивировками мыслей и поступков, а следовательно, и сюжетом, за­ меняемым фрагментами. Характеры геро­ ев тоже становятся куцыми, сиюминутны­ ми, без предысторий и перспектив — будто обузой для автора. Автор же занят тем, как бы поскорей, едва начав произведение, за­ кончить его. И тут ему на выручку приходят парадоксы, лексико-фонетические нелепос­ ти, разного рода намеки и экивоки, за кото­ рыми все та же игра, игра, игра. У Шекспира хоть было «слова, слова, слова». Теперь и они обесценились, осталось только бессмыс­ ленное: биг-бит и ы-а-о-у. Приходится срочно менять свое недав­ нее мнение о стихах как паузах между про­ зой и поэзией. Меня опять озаряет: да ведь только стихи и могут быть в ситуации «ы-а- о-у» главной «прозой» в «Знамени». Благо, дозволяется играть смыслами и словами по закону рифмы — были бы хотя бы прибли­ зительные созвучия, а смысл придет. Может быть, когда-нибудь. А не придет, тоже хоро­ шо. Нахожу у Юрия Серебряника в №8 риф- моид «квартире — Бастилий» в подтвержде­ ние инфантильности игры, ленящейся даже точное созвучие найти. Зато какой-то «смыс- лоид» появляется. Надо ли углубляться в это стихотворение, если и так ясно, что лиричес­ кий герой здесь покорно ждет поражения в предстоящих революциях и войнах? Ну раз­ ве что отметить характерное для творческо­ го кредо «Знамени» двустрочие: «Искать дороги в мир, а находить рассказы,\ легенды и стихи без смысла и конца». Интересно, что императив смысловой сочетается тут с грам­ матическим — неопределенностью глаголь­ ной формы. И еще с обреченностью автора на литературу «без смысла и конца». И тут меня опять озаряет: они, «знаменцы» пото­ му и заканчивают свои произведения быст­ ро, что оказываются вдруг с глазу на глаз с пустотой, которую сами же и накликали. Чем? Тем, что упростили мир до частной собственности на его описание и, в конеч­ ном итоге, списание. Вот и получается мир у них «коротким». А все, что за пределами «я» — бездна. Пусто там, огромно, стран­ но и страшно. Прямо-таки «обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Инстинкт само­ сохранения и нашептывает тогда автору: «По­ скорей ставь точку, а то ОБЛОмишься». Впрочем, способов спастись от кошма­ ра мира, выходящего за пределы своей ин­ дивидуальности (т.е. того, что, собственно и является миром, жизнью, реальностью), вро­ де бы придумано немало. Один из них — укорачивание памяти о нашем советском прошлом. Из «Записок пожилого человека» Л. Лазарева видно, что можно заиметь та­ кую персональную оптику, такое воззрение на мир, что, как на него ни посмотри, уви­ дишь только то, что тебе хочется. Не так на­ писал М. Бубеннов о В. Катаеве, не то сказал С. Буденный однажды в Екатеринославе («по рассказу мамы»!), и «оптика» у Л. Лазарева уже готова, с годами окостеневая в коротко­ мыслие «демократических» убеждений. При этом автор, сам над собой то ли иронизи­ руя, то ли в чем-то себя убеждая, называет 192