Сибирские огни, 2004, № 6

Что это? Неужели государев дневник — чей? Встретил Суворова — Павел? За простыми словами скрывалась такая мощь, что их действительно могло хватить на то, чтобы спасти целую Россию. Коля лет пятнадцать назад целую лекцию устроил ей по этому поводу, на Пасху, кажется, о спасении и обличении, о диссидентах, России. Вопрошал: «Так в чем больше мощи? В обличении или в желании спасти? Кто, как не полководец Суворов, ценой своей жизни спас Россию? Оттого, наверное, и имел , право обличать». Смешной он все-таки иногда был, наивный моралист, и в то же * время доказывал, что эстетические критерии важнее моральных. Она тогда пропус- ' тила его слова мимо ушей. Суворов и Суворов, мало ли Суворовых? А ведь Суворовы и на самом деле были потомками генералиссимуса, а не пло­ дом воображения Надежды Алексеевны, несколько раз бросавшей ей: «Николенька — Суворов, а кто ты?» «Я— Гусева», — не сдержалась однажды она. «Вот!» Елена как-то не придавала этому никакого значения. Но сейчас все высветилось в новом свете. Вот почему Георгий Николаевич через губу разговаривал с профессором Гориным, когда тот где-то в середине семидесятых покидал навсегда страну. Елена оказалась невольной свидетельницей их разговора. Горин зашел проститься к захво­ равшему Суворову. — У меня, Георгий Николаевич, сил больше нет смотреть на эту страну! — волнуясь, а больше красуясь собой, говорил Горин. — Что же вы, профессор, хотите, раз все свои силы вы отдали этой стране? — как-то брезгливо произнес Суворов и, пытливо взглянув на Елену, поблагодарил ее за чай. Почему-то все узнается тогда, когда поздно что-либо изменить и когда по боль­ шому счету уже все равно. Жизни всех Суворовых, отданной науке, институту, «же­ лезке», теперь осталось ровно столько, сколько вмещается в моей памяти, да еще в этих коробках и ящиках, которые могут посмотреть, а могут и не посмотреть. Мос­ ты? Тоннели? Высокие мысли? Все рано или поздно ржавеет и засыпается. А высо­ кие мысли они на то и высокие, что с земли их чаще всего не разглядеть... Неужели и от меня когда-то останется лишь несколько тряпок, которые пойдут на то, чтобы стирать ими пыль? А что еще? Этот архив? Память? Право, смешно. Память — пыль. Сотрешь — нет ее, оставишь — задохнешься в ней. Николай уже в бреду рассказал ей об этом царском дневнике. Она тогда и поду­ мала — бред. Она не зажигала света. Ей на минуту показалось, что в комнате нахо­ дится и Николай... V — Больно? — спросила Софья. Ей самой было больно смотреть на Лавра. — Разве это больно? — короче, чем обычно, хохотнул Лавр. Правой рукой он зажимал рану на левом плече. Кровь текла по руке, заливала бок. Софья попыталась оторвать рукав своего платья, но у нее не хватало сил. Лавр зубами надорвал ткань. Софья оторвала рукав и приложила его, морщась, к ране Лавра. В лунном свете он был похож на скульптуру мифического героя. Держась теневой стороны улицы, они тронулись дальше. — Разве это больно? — повторил, озираясь по сторонам, Лавр. — Вот когда у лошади Александра Васильевича Суворова оторвало ядром морду... И он пеший со шпагой в руке кинулся на янычар. Когда он был сражен картечью в бок чуть ниже сердца— знаешь, что такое картечь?.. Упал без чувств, и его засыпало песком... Когда его отнесли в сторону, и он пришел в себя... — Как ты можешь говорить так, когда у тебя такое? — в ужасе воскликнула Софья. Светлый рукав, которым она обмотала плечо Лавра, стал темным. — Потому и говорю так, — улыбнулся Лавр, скрипнув зубами. — Едва он при­ шел в себя, тут же собрал остатки войска и увлек их за собой. Пуля пробила ему предплечье, слева. Как у меня. Он стал истекать кровью, благо дело было на море... Вон река... Они стали спускаться к реке. Лавр шагал вниз размашистым шагом. Верно, ему совсем дурно, подумала Софья, раз не подает мне руки. — Ему промыли рану, — продолжал говорить Лавр, — перевязали платком. Он тут же сел на лошадь... и поскакал на турок. К концу девятичасового сражения... Александр Васильевич был на грани обморока. Где он брал силы, чтобы... не просто в и о р э л ь ломов а р х и в