Сибирские огни, 2004, № 6

НИКОЛАЙ МЯСНИКОВ У&Щ ЛЮБОВЬ. ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ... целого поколения пока еще крепких, разумных, дееспособных людей. Но эти люди уже почувствовали, как дрогнула земля под ногами, и вместе с ней пошатнулись те вещи, которые они давно привыкли считать абсолютными. И теперь они вдруг ощутили, что теряют точку опоры, и именно это ощущение заставляет их тянуться друг к другу. Один из осенних дней принес письмо от старой приятельницы, давно запутав­ шейся в своих отношениях с мужчинами, с бывшими и будущими мужьями, и читая это письмо, он невольно улыбнулся: возраст меняется, привычки остаются прежни­ ми. Как будто мы все еще молоды. И это у нас общее... Вечером, с той же холодной улыбкой, он сел к письменному столу. «Ах, моя дорогая! Ты права во всем и во всем не права. Я тоже верю во всяческое человеколюбие, особенно в те дни, когда не выхо­ жу из дома. Но потом приходится выходить, и каждый выход в люди существен­ но сокращает эту веру. Мы слишком верим в слова — по наивной советской привычке, — и нам все еще хочется верить, что эти слова имеют именно тот смысл, который мы в них вкладываем. И по старой интеллигентской привычке мы родного и чужого, героя и подле­ ца, гения и мерзавца, гонимого и гонителя, и даже последнюю дрянь — каждого называем словом «человек». Но нельзя же одним и тем же словом называть совершенно разные вещи, обладающие противоположными свойствами! Разные вещи должны называться разными словами. Иначе возникнет пута­ ница. Вот мы и путаемся — с удовольствием. Вместе с именем человека мы дарим каждому случайному прохожему все, что за этим именем стоит. И честь, и совесть, и светлый ум, и щедрость, и великодушие... А потом сами верим, что эти качества у них есть. И даже пытаемся заслужить их внимание. И никак не заслужим. Вот такая рентабельность у этого процесса. Такая вот рентабельность. Вот... У меня есть давняя мучительная потребность: сесть и написать портрет среднего нормального человека — нормативного человека — и таким образом, вместе с портретом, выкинуть всех этих людей из своей жизни. И освободиться от этой навязчивой иллюзии. Портрет сложился довольно жестокий, довольно несправедливый, некраси­ вый — но ведь таким он и должен быть. Все доброе, красивое и справедливое они о себе расскажут самостоятельно. Они действительно сами по себе не представляют большого интереса. Лю­ бопытны лишь их отношения с миром. Все у них страхи, опасения и испуги; эти страхи порождают их удивитель­ ный взгляд на мир — крепко зажмуренными глазами, через плотно сомкнутые веки. На внутренней стороне век возникают картины, и все эти картины фанта­ зийны. Эти фантазии являются для них единственной реальностью, необъяснимой и пугающей. Возвращающей к привычным страхам. Потому что мир, увиденный испуганными глазами, всегда будет страшен. И подумай: как они видят нас? В их нелепой жизни есть одно теплое пятно — любовь. И, странное дело, некоторые из них действительно способны любить. Но в них нет силы, которая могла бы эту любовь удержать. Любовь уходит, превращается в сон, как и все остальное. И сон этот жесток, страшен и несправедлив... 130