Сибирские огни, 2004, № 6

НИКОЛАЙ МЯСНИКОВ ЛЮБОВЬ. ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ... Хочется отвернуться, чтобы не смотреть на это, не видеть. Но — некуда. Тесно. Даже в Сибири тесно. И в Нижневартовске: сутра встречались только беременные, после обеда — женщины с колясками. Вечером на улице остались только бичи, все с красными глазами. Потом увидел большую собаку, старую, — и у нее тоже глаза красные...» Утром возникали какие-то дела, и он, с резью в сухих от бессонницы глазах, выполнял все необходимые действия с той же равнодушной тщательностью, с какой очень больные люди исполняют предписанные врачом лечебные процедуры. И в конце дня, возвращаясь с деловой встречи, он купил на базарчике ведро ягод, чтобы вечером перебрать эту ягоду, засыпать сахаром, сварить. Потому что она всегда любила сладкое, и когда она вернется, варенье в доме должно быть. А ночью, щурясь от резкого света настольной лампы, он писал ей письмо, ста­ раясь оттянуть момент, когда надо будет ложиться в пустую постель. И пока он запол­ нял лист бумаги ровными строчками, его не покидало ощущение, что сейчас, через несколько минут, ключ в замке повернется, и она возникнет на пороге... «...Вот гляжу в этот лист бумаги и вспоминаю, как оживает это холодное пространство, когда ты возвращаешься домой. Мир внезапно меняется, и каждое пустяковое действие вдруг обретает смысл, словно согретое невиданным вдохновением. И тогда можно с радостью варить борщ, стряпать, или ремонтировать старый утюг, или писать никому не нуж­ ный отчет, который все же надо вовремя сдать... Можно смотреть, как ты летаешь из комнаты в комнату, наполняя этот дом жизнью, — и вместе с тобой начинают летать и перемещаться вещи, давно лежавшие без применения... И можно смотреть, как ты одеваешься, как ты расчесываешь волосы, и тог­ да даже зеркало начинает сиять иначе, словно подсвеченное изнутри... Но потом ты выходишь на улицу. И исчезаешь. Совсем. И — странное дело — когда тебя нет рядом, я вижу тебя гораздо лучше. Я сегодня сварил большой таз варенья. Вот он: стоит и ждет тебя. Медный таз, сияющий, как солнце, с янтарным вареньем внутри. Я сижу возле таза и тоже жду. Приезжай. Приезжай. Приезжай...» И снова наступало утро. Он перечитывал письмо, стоя в потоке света, падающего из окна, потом тща­ тельно запечатывал конверт и одевался, чтобы отнести письмо на почтамт. Ему хотелось верить, что так письмо дойдет быстрее — пусть на два часа, на час, на несколько минут — но она получит его раньше, и тогда ответное письмо тоже придет быстрее. И, может быть, поэтому, от этого напряжения и усталости, еще не дойдя до дверей почтамта, еще не опустив запечатанный конверт в объемное чрево железно­ го ящика, он уже ждал, ждал, ждал ответ. Такой же маленький конверт, несущий в себе небольшой листок бумаги, бегло заполненный легкими, необязательными сло­ вами. Словами, которые, возможно, не больше говорят, чем скрывают... Возвращаясь домой, он заглянул в почтовый ящик, чтобы убедиться, что ящик пуст. Но жизнь продолжалась, тусклая, с какой-то интенсивной монотонностью, и снова надо было ехать в другой город, а оттуда — в соседний, уже по каким-то другим делам, и когда он вернулся, в почтовом ящике он обнаружил конверт. Но адрес на долгожданном конверте снова был написан другой рукой. И это опять говорило, что письмо пришло от другого человека. Не от нее. Двое суток он отсыпался, довольный уже тем, что сон наконец вернулся, и тем, что можно лежать, вытянувшись в постели, после всех этих автобусов и электричек, 128