Сибирские огни, 2004, № 6

НИКОЛАЙ МЯСНИКОВ ЛЮБОВЬ. ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ... И будет пресс-конференция, больше похожая на лекцию, и тогда нам расскажут, что хороший художник уже не пишет картин. Он носит рога, любит фотографиро­ ваться и царапает на стене то короткое слово, от которого пожилые дамы вздрагива­ ют и отворачиваются. И надо видеть в этом правильный смысл... А потом будет фуршет. И небольшой скандал... И мы снова выйдем на улицу, в эту плотную духоту. Посмотрите! Какие каблуки... Какие!.. И как трудно ей на этих каблуках! Но она идет — как ей трудно! — идет, дробно постукивая по бетонным плитам, покачивая бедрами, напряженная. Пытаясь удержать безразличное выражение на тонко нарисованном лице. Она бросает вопросительный взгляд: он ждет? Ждет... Он ждет ее, сидя в своем новом автомобиле, левый локоть небрежно выстав­ лен в открытое окно. Правая рука нервно постукивает по рычагу переключения передач. Занят. Торопится. Но терпит и ждет. Красная дверца распахивается. Нога сламывается в колене и погружается в рас­ каленное чрево автомобиля. Чрево всасывает попку, тело, прическу... Вторую ногу. Черный каблук цепляется за порог. Туфелька падает, брякнув об асфальт лаки­ рованным боком... Как они любят себя носить! Выражать отношение. Предаваться фантазиям... Эти фантазии они носят внутри, так, как женщины носят своих еще не родив­ шихся детей. Там, под сердцем, согретые и обласканные, их фантазии разбухают, растут, покрываются пухом и шерстью, начинают лосниться от сытости и самодо­ вольства. И стоит только им разыграться, как они уж щекочут своих нервных хозяев, дово­ дя до экстаза, до судорог и внезапных конвульсий. Надо лишь выйти на улицу... И эта жизнь, как навязчивый бесконечный сон, снова плывет перед глазами — медленная, механическая, лишенная тайн. Втиснутая в искривленное пространство между бытом и физиологией, между несбыточной мечтой и бесконечной обидой... Она проходит мимо, как проходит вот эта женщина, нагруженная яркими ненужны­ ми вещами. Уставшая от этих вещей... И хочется вернуться в деревню, в зрелую зелень огородов, в лес, на берег, где в пропитанной солнцем мелкой воде весело играют стайки мальков. Где коршун тонко поет, сидя на верхушке сосны... Мы уезжаем. И покуда дорога бежит нам навстречу, я думаю о других — тех, кого уже не встретить, тех, кого уже не догнать. О тех, с кем когда-то мы пили вино. И ходили на вернисажи. И ездили в другие города, чтобы увидеть чудные картины тогда еще никому не известных художников. И делились последним куском хлеба, тюбиком краски, книгами и холстом. О тех, кому мы когда-то приходили на помощь, и кто тоже спасал нас во всех жизненных передрягах. Но мы не смогли их уберечь ни от пули, ни от лезвия, ни от смертельных болез­ ней. .. Мы въезжаем на широкий двор, заросший зеленой травой, смотрим на нашу старую яблоню, широко раскинувшую свои ветви над такой же старенькой банькой, обходим свой просторный огород, чтобы посмотреть, увидеть, как он изменился за эти несколько дней, что мы томились в железобетонном пространстве. Льется теплая вода из лейки на кориандр и базилик, и растения начинают исто­ чать свой удивительный аромат. Мы обрываем переросшие огурцы, чтобы собрать их и отнести соседской ко­ рове, которая носит свои рога вовсе не оттого, что ей начал изменять бык, и не для того, чтобы шокировать пожилых дам. И даже не потому, что решила подразнить какого-то неизвестного художника... 122