Сибирские огни, 2004, № 6

— A-а, это вы, мои друзья! — произнес он, и густой его голос, казалось, согнул его друзей совсем уж в неприличную дугу. — Продолжайте, вы мне не мешаете. О чем, позвольте полюбопытствовать, речь? О дамах или о турках? Кхм! Царь застыл в раздумье. Что же тогда мне они ответили? Он не мог вспомнить. Потер себе виски — они были горячие. Он взглянул в неизменное, еще со времен бабки-матушки зеркальце и не понравился сам себе. В глазах своих он вдруг увидел растерянность, которая давно уже поселилась в его душе, но которую он усилием своей железной воли сдерживал внутри, пока был здоров. В раздражении швырнул зеркало на столик. Зеркало разбилось. Царь нахмурился. Он, конечно, не был столь суеверен, как вся его многочисленная родня, но эта примета совпадала с общим на­ строем его мыслей и состоянием здоровья в последние два дня. Надо же, все вокруг, как сговорились, и разом стали чихать и кашлять. Инфлюэнца... Грипп, хм... Сколько лет-то прошло? Пять-семь? Как же так, забыл? Да их словно и не было, этих лет. В голове шумело, и ясных мыслей не было и следа. Каша какая-то! Он в раздражении шагнул к потайной двери, чтобы сделать выговор все равно кому, кто находится ненароком там. Но комната была пуста. Именно в эти последние пять- семь лет он все реже заставал кого-либо там, нарочно дожидающихся его. Царь подавил раздражение и сел на диванчик, которым пренебрегал всю жизнь. Мягко и удобно, подумал он и тут же встал с располагающего к сибаритству ложа и напра­ вился в свой кабинет. И вдруг он понял, что кабинет не приемлет его такого. Какого? — задал он себе вопрос. Ответ был беспощадный: слабого, растерянного, больного. Таким его не знали родные, таким его не знали при дворе, таким он не знал самого себя. Он для всех был образцом мужественности и собранности, для всех он был рыцарь. Когда на Сенной площади он один въехал в толпу, взволнованную эпидеми­ ей холеры, только что разгромившую больницу, убившую докторов, неистово кри­ чащую бог весть что и готовую на все, что только может русская толпа, когда он, устыдив всех в малодушии и отступничестве от Бога, воскликнул: «На колени, и просите у Всемогущего прощения» — и тут же сам опустился на колени, вся пло­ щадь замерла и все, как один, тоже опустились на колени. — Да кого вы добиваетесь, кого вы хотите, меня ли? — гремел над площадью его воистину божеский глас. — Я никого не страшусь, вот я! В эти мгновения Николай видел себя соразмерным всей необъятной и могуще­ ственной (самой могущественной из всех когда-либо существовавших на земле) им­ перии. После этих слов вся площадь рыдала и кричала «ура». Рим также лежал бы у моих ног, подумал он тогда. Хотя, что Рим, подумал он сейчас, так, тьфу. Нет, я никогда ничего не боялся, так как меня во всех моих делах направлял Господь. А ведь это я сказал Пушкину про бунт. Откуда ему было знать? И что же, теперь я боюсь ее?.. Плаксив стал, как баба! И что же, теперь я боюсь инфлюэнцы? Или, как модно сейчас, гриппа? Вдруг ему показалось, что истинный смысл этого слова заключается в корот­ ком, но таком же губительном для него (губительном?) слове Крым. Когда же я дал слабину, думал он, потирая лоб. Ему показалось, что он стал еще горячее. Во рту пересохло, а тело сковала страшная слабость и ломота. Да-да, недели две назад, когда вдруг все вздумали болеть. Инфлюэнца... Грипп... Крым... Мандт рекомендует ле­ жать. Он всем рекомендует лежать... Но что-то жестковато стало мое ложе. О Госпо­ ди, прости грехи наши! Надо же, каких-то шестьдесят тысяч иноземцев в Крыму свалили Россию. Свалили? Что я говорю! Как я смею так думать?! Полежишь тут! Император встал и пошатнулся. Постоял с минуту, приходя в себя. Затем безотчетно проследовал в один зал, другой... Ему казалось, что он тащит на себе весь груз про­ шлого, всю Россию. Куда? В полумраке зала он вдруг увидел странную фигуру. Нелепый старичок, суту­ лый, кожа да кости, с растрепанными седыми волосенками, изможденным лицом, изрезанным морщинами, в одном нижнем белье, стремительно вприпрыжку, при­ падая на ногу (она была в туфле, а вторая в сапоге), пересек по диагонали залу, подбежал к нему, резко воскликнул что-то, что — Николай Павлович не понял, но что-то ужасно обидное, очень ехидно хихикнул, блеснул бесцветными глазами, под­ мигнул нагловато и в мгновение ока очутился возле противоположных дверей, там раскланялся со своим отражением в зеркале, шарахнулся от него, кукарекнул, про­ пел что-то густым басом, подпрыгнул козликом и исчез.