Сибирские огни, 2004, № 6

них —- быть честным перед собой или перед страной и народом? Видимо, общей честности, как и чести, не бывает. «Твори, Бог, волю твою!» — бросилась Николаю чеканная фраза последнего, отчаянного призыва самодержца, на чью голову было вылито столько всякой хулы. Настоянной, увы, на горькой правде. XLIV По своему обыкновению, по регламенту, Николай Павлович в перерыве меж напряженных раздумий и венчающих их трудов (занимающих ежедневно едва ли не восемнадцать часов) прогуливался. Не спеша, он шел обычным своим маршрутом. Ничто и никто ему в этом не препятствовал, и ритм его широкого шага и не менее широких мыслей был ровный и выверенный — от первого шага до последнего, от интуитивной искорки, невнятного слова до умозрительной глобальной системы. В эти минуты царь вдруг очень ясно осознавал колоссальную ответственность за все, и отдавал себе отчет, что он единственный, кто с этой ответственностью справится. «Твори, Бог, волю свою!» — умилялся он таким простым и таким высоким словам. Прогулка, разумеется, была неотъемлемой частью режима, так как во время ее мыс­ ли и замыслы и приобретали необычайную ясность и стройность, лишний раз свиде­ тельствующие об их божественном происхождении. Иногда он, по наитию, сворачивал в одну из потайных дверей, проходил в сосед­ нее помещение и там, стоя за колонной, в нише или за глухой портьерой, слушал, о чем судачат подданные. Эта привычка образовалась у него с той злосчастной зимы на стыке первой и второй четвертей этого века. «В стыке — всегда слабина, самое ненадежное место. Особенно если стык из разнородных металлов», — подумал он. Первая четверть представлялась ему хоть и золотой, но мягкой до неприличия, а вторая, слава Господу, отлита из хорошего железа, не хуже, чем первая четверть века прошлого. Окажись в этот момент напротив Николая Павловича трехметровое зер­ кало, оно с трудом вместило бы в себя величественную гигантскую фигуру царя. Да и Бог его знает — не встретился ли в зеркале тяжелый взгляд Николая с пронзитель­ ным взглядом Петра? Он нагнулся и посмотрелся в маленькое круглое зеркальце, которое любит передразнивать придворных дам. Царь сделал себе рожу и прислу­ шался к болтовне. Подданные говорили, разумеется, о нем. О ком же им еще гово­ рить? О Боге, во всяком случае, говорят в храме, сделал мысленную оговорку Нико­ лай Павлович. О чем говорят, как говорят, и что имеют в виду, когда говорят — все это он давно уже выучил наизусть. Но все равно, нет-нет, да и услышишь что-нибудь любопытное. Говорили всегда исключительно в положительном смысле, ибо хоро­ шо знали, что никакую тайну нельзя поверять даже ямке на пустыре. Находились, понятно, острецы, которые рисковали осуждать его дела. Нет-нет, не внешность, ра­ зумеется, не облик, не манеры... — император усмехнулся, опять погляделся в зер­ кальце и сделал рожу вторично — но осуждали в самых деликатных выражениях и с пиететом, и соотнося его образ, не иначе, как с богами, героями и царями свя­ щенного писания и греческих мифов. Осуждали в том смысле, который допускал возможность диаметрально противоположной трактовки, более сильной, чем пер­ воначальная. Николай Павлович был доволен: при дворе уже было пять-семь не­ превзойденных мастеров слова, которые могли стяжать славу Российскому импе­ раторскому дому в любом уголке Европы. Пора, пожалуй, учредить особый «Ка­ бинет острословов». Назову кабинет... назову его... пожалуй, так и назову. Болтов­ ня была обо всем. Значит, ни о чем. Послушав мелкотравчатые рассуждения своих детей, царь обычно неслышно удалялся, взлетая мыслями туда, куда не дано было взлетать другим, где вечно находился отрешенный его дух. «Удивительно, как смог этот низкорослый гвардейский офицер увидеть — под собой — Казбек, как грань алмаза?» Вдруг до слуха его... под собой?! хм... донеслось невнятное: — ...нелепо... да-да... нелепо... «Что такое!»— нахмурил брови царь. Он кашлянул и тугой звук, как гимнасти­ ческий мяч, а еще вернее — ядро, улетел за портьеру. Там он попал в цель, и голоса только два раза произнесли «Ой!» Подданные склонились в приветствии, и в них появилось что-то змеиное, неуловимое и столь же опасное. «Любопытно... весьма любопытно, — подумал Николай Павлович. — У моих детей...»