Сибирские огни, 2003, № 6

тогом», где ветер кружит все те же жертвен­ ные листья. Увы, но жертвенная сия метафо­ ра, длясь сквозь этот осенний стих, уводит от темы долга в уже знакомую нам область от­ чуждения поэта от мира: «Я чувствую себя, как гость на этом празднике богов», — гла­ сит финал стихотворения. Есть у В.Тюрина стихи, где этот драма­ тический надлом — от энтузиазма познания и увенчания бытия к пессимизму неверия и отчуждения — повторяется с пугающей ча­ стотой, совпадая с употреблением язычес­ ко-мифологических метафор. Таково стихот­ ворение о посещении «толпой» кинотеатра — ничтожный повод для большого разгово­ ра о вечной правде неба и вечной же неправ­ де людской суеты. Спонсором поэтической печали здесь выступает не столько осень с ее ржавеющей листвой, вороной — подру­ гой запустения, ветром, тусклой синевой. Все это только зачин, фон, колорит. Куда силь­ нее и безысходнее узреть, обнаружить, вос­ кресить, выстроить в сюжет Апокалипсиса приметы неблагополучия всеобщего, так сказать, архетипического, библейски оправ­ данного и предсказанного. Потому в стихот­ ворении о кино не просто город, а Вавилон, не просто небо, а свиток для скорбного чте­ ния, не кровать в коммуналке, а альков. С другой стороны, со стороны «толпы», для которой на свете просто осень, а не дебют Страшного Суда, другое «кино», где «гро­ мовержец» ушел на перекур и «стал голу­ бятником авгур» и плюс ко всему лев оста­ ется бескрылым, а «птичья голова» трезвой «на рынке листопадном». Последние «кад­ ры» стихотворения В.Тюрина (о льве и пти­ чьей голове) эффектно непонятные, как про­ литое молоко у И.Бродского, — симптом иной непонятности, непонятости: поэтом мира, а миром — поэта. Можно поддаться наваждению сна, в том числе кинематогра­ фического. Можно наоборот, отрезветь до самого грубого материализма. Но к музыке найти ключи не дано никому — «ни бедня­ ку, ни толстосуму». Мир останется статич­ ным, издревле пораженным скверной рав­ нодушия к судьбам своих поэтов, упорно и тщетно прислушивающихся к несуществу­ ющей в нем музыке: Мир перестал нуждаться в авторе, С тех пор как зажил по уму... Может быть, все дело тогда в самом поэте? Может быть, он придумывает ту му­ зыку из небесного Зазеркалья, то особое зву­ чание мира, к которому слова можно подо­ брать, только простершись до древних мета­ фор, испытанных на многих поколениях по­ этов-одиночек. Если так оно и есть, и суть поэта не в совпадении с миром, а в дистан­ цировании от него, то он неизбежно сбива­ ется на монолог, исповедь, соло, манкируя связностью и гладкостью речи. В лабиринты его дум, чувств, гаданий попадут тогда Гол­ гофа, лифтер, щебет щеглов, мертвые пасе­ ки, фашист в Чечне, киборг и рваная гимна­ стерка «на закуску» (стихотворение «Наваж­ дение»). От «мяклой первины» расплужен- ной земли он через несколько страниц, оги­ бая нежданный «Костер в заповеднике», по­ падет в летний город, где готов заблудиться, пропасть навеки. Как некогда «печальный, нищий, жесткий» А.Блок, потерявшийся «в кабаках, переулках, извивах» своего города. В.Тюрин тоже никак не может выйти из него. Ибо вся отвратительная прелесть его в том, что он дарует, отнимая, казнит, милуя, умер- твляет, воскрешая: Фигуры на доске расставлены как слепки действующих лиц. Как лабиринт кишит кентаврами, И все пути пересеклись. Здесь, в родных закоулках, даже эхо аука­ ется «блатным жаргоном», но озвучено оно «родной геометрией» уличной кривизны. Здесь «сны забываются, проявлены лучами хлынувшего дня» и общаги тюремно «клет- чаты». Но стоит «жизнь назвать по отчеству», как сознание хмелеет от ее избытка и ее об­ манов, горьких, как похмелье. Впрочем, В.Тюрин, мастер таких вот ла­ биринтных стихов, готовых виться и виться, как улица-змея в случайных застройках-«шан- хаях», вряд ли считает их чем-то готовым, ус­ тоявшимся, результативным. Эти стихи раз­ ной протяженности, извилистости, жанрово­ сти — «Дневник горожанина», «Путевые за­ писки», «Железная дорога», «Строфы» — скорее процесс, чем результат, скорее ритм, чем мелодия. Но зато и чаще укол боли и оза­ рения, чем блеск и гордыня остроумия: Эти мрачные строки продиктованы тем ощущеньем дороги с ее множеством тем... Напролом, через пустошь, где лежат валуны. Только строчку отпустишь — ощущенье вины... Путевые записки смысла не лишены. Как огонь в тамариске. Как набат тишины. Триумф оксюморона, праздник белиберды. Живи долго, ворона. Стойте намертво, льды. 179