Сибирские огни, 2003, № 6

Державиным и высказанная им в стихотво­ рении «Бог»: ...Я связь миров, повсюду сущих, Я крайня степень вещества, Я средоточие живущих, Черта начальна божества. Я телом в прахе истлеваю, Умом громам повелеваю, Я царь — я раб, я червь — я Бог! Остановимся в чтении... На этом месте всегда поневоле переводишь дух, захватыва­ емый космической громадой бытия, что осознана поэтом и воссоздана в слове, его ощущение себя как частицы Бессмертного, Безначального и Бесконечного: ...Но, будучи я столь чудесен, Отколе происшел? — безвестен, А сам собой я быть не мог. Твое созданье я. Создатель! Твоей премудрости я тварь! Источник жизни, благ податель, Душа души моей и царь! Твоей то правде нужно было, Чтоб смертну бездну преходило Мое бессмертно бытие, Чтоб дух мой в смертность облачился, И чтоб чрез смерть я возвратился, Отец! В бессмертие Твое... Не просто одно из величайших произ­ ведений русской поэзии: величайшее объяс­ нение вечного единства души человеческой с ее Создателем. Глубочайшее (и, заметим, подлинно теософски разработанное) объяс­ нение Троичности Бога... Так вещать могла лишь душа православного русского худож­ ника, не разъеденная ядом неверия в Боже­ ственное начало, равно как и в безмерность творческого величия человека. Тут надо еще добавить о судьбе Державина: не было бы счастья, да несчастье помогло. В отличие от многих дворян его поколения, сын заху­ далых провинциальных помещиков не имел своего «мосье Бопре», французского обра­ зования не получил в юности; иноземную словесность долгое время постигал через немецкий язык (что, кстати, и стало едва ли не первой причиной отличия формальных сторон его творчества от поэтики как мно­ гих его современников, так и мастеров «пушкинского круга»), А когда стал себя «самообразовывать», к тридцати годам вы­ учившись читать на языке Вольтера и Дид­ ро, то был уже достаточно умудрен и кре­ пок русским здравомыслием, чтобы «на­ важдения» духовных отцов гильотины одо­ лели его или хоть сколь-либо проникли в его мировосприятие... Однако «анакреонтической» ноты в сво­ ей поэзии не только не избегал — был пев­ цом любви. Причем в самых разных ее пла­ нах: от русско-песенного, разгульно-удало­ го в сугубо «солдатско-молодецком» звуча­ нии до куртуазно-изысканного и «амурно»- возвышенного, а порой и с немалой приме­ сью того, что звалось французским словцом «фриволитэ»; однако же и тут знал меру — до плотски-раскаленного «срывания покро­ вов» не опускался... Нынче только очень ле­ нивые фольклорные ансамбли не поют «Пчелку». А вот автору этих заметок дове­ лось услышать ее еще в 60-е годы, в доста­ точно глухом тогда северном селе (где жили и живут потомки ссыльных казаков-старооб- рядцев), и ее исполнители, разумеется, слы­ хом не слыхали о творчестве екатерининско­ го сановника. Но — вот плоды школьного (да и университетского) курса литературы — я, слушая тогда впервые этот удалой напев, не знал имени «автора текста». А текст, ко­ нечно, очень отличался от первоначально­ го, от державинского стихотворения. Народ, мягко говоря, «конкретизиро­ вал» любовные признания Гаврилы Рома­ новича: поэт написал — «Сахар ли белый грудь у нее?», а народ поет — «Сахарно-ме­ довые сисочки у ей!» Есть разница... Но не один я грешен был во младости моей подобным плохим знанием Держави­ на. Сколько бы ни доводилось слушать в те­ атре «Пиковую даму», каждый раз, когда Томский пел свою шуточно-игривую пе­ сенку: Если б милые девицы Так могли летать, как птицы, И садились на сучках, Я желал бы быть сучочком... каждый раз, говорю, кто-либо рядом недо­ уменно шептал: мол, что-то не припомина­ ет таких строк у Пушкина. Ведал ли автор «Шуточного желания», написанного им в Званке для развлечения юных прелестниц, коими он весьма любил себя окружать в по­ чтенном возрасте, что его экспромт залетит в оперу Чайковского, написанную на осно­ ве повести того самого кудрявого лицеиста? Неисповедимы пути творений поэта — и в лихой казацкий распев, и в оперный зал... Хотя справедливость требует признать: не любовной своей лирикой Державин обес­ печил себе посмертную славу. Тут тоже, на­ верное, в биографии причина. Когда кипели в нем (и даже через край плескались, прино­ ся ему немало шишек и синяков — в самом буквальном смысле) любовные страсти, он 171