Сибирские огни, 2003, № 6

ковских царей, но и во многом уже другой державой стала... Право и возможность реа­ лизовать себя в устроении, расширении и защите такой державы, будучи самым худо­ родным и нищим, право достичь таким слу­ жением высших государственных степеней, возможность и даже право во имя дела от­ стаивать свой взгляд на вещи перед самим монархом, — до начала ХѴШ века подоб­ ные перспективы открывались перед мно­ жеством наших соотечественников чрезвы­ чайно редко. Разве что в такие часы исто­ рии, когда решалась судьба страны (ярчай­ ший пример — Смута, народное ополчение. Земский собор). В этом смысле ХѴШ век це­ ликом был таким часом истории... О кровь славян! Сын предков славных! Кесокрушаемый колосс! Кому в величестве нет равных, Возросший на полсвета росс! Вот квинтэссенция этого патриотичес­ кого мироощущения, запечатленная Держа­ виным — и не в одной лишь оде «На взятие Измаила» Ломоносов, Тредиаковский, Херасков, Сумароков — все крупнейшие поэты после­ петровского времени словно бы «шлифова­ ли» алмаз национальной гордости, придавая ему подлинно духовный блеск. Но наиболее естественно в слове русского стиха это со­ кровище воссияло под пером автора «Фели- цы»: ибо оно было самим естеством его государственно-художественной натуры, ибо деяния его совпали с самым пиком его столетия, с вершинно-блистательной и воль­ но-победной роскошью росской славы... Да, то были стихи, как принято было прежде у нас выражаться, с «классовым» оттенком, творения вельможи, крепостных многих душ барина, — но понятие «храбрый росс» включало л- ■него в себя и то, что на языке равных ему звалось «чернью» и даже «ра­ бами». Вспомним, народным правителем называет он себя в том же «Приказе при­ вратнику». Да, правителю должно народ «блюсть», «дать... льготу, К делам великим дух, охоту», словом, держать в узде — на то и правитель: так считал пиит-сановник (а кто из его коллег по управлению государством и в наши дни не считает так — хотя бы втай­ не?). И все же: О росский бодрственный народ, Отечески хранящий нравы! Когда расслаб весь смертный род, Какой ты не причастен славы? Да, еще до того, как написать эти стро­ ки «Вельможи» (своего рода «служебного меморандума» в стихах для всех высших са­ новников, наставляющего их, как править народом), еще задолго до того, как самому сделаться вельможей, молодой поручик соб­ ственноручно пластал саблей и под Казанью и Оренбургом представителей этого самого «бодрственного народа», вставших под пу­ гачевские знамена. Рубил бунтовщиков аки капусту (в этой-то усмирительной кампании и подружился с Суворовым.). И повешен по его приказу был не один из пугачевцев, а плетьми пресечено несколько сотен: причем самим же усмиренным поселянам велел сечь своих земляков под наведенной на них пушкой. Как тут не сказать: с художествен­ ным воображением будущий классик вер­ шил экзекуции... И — ничего! Никакие муки совести Гаврилу Романовича потом никог­ да не мучили. Более того, в стихотворении «Мой ис­ тукан» (написанном по случаю создания скульптором Рашеттом державинского бю­ ста, «кумира») он позже скажет без всякого смущения: «Убийство! я не льщусь тобой... Злодейства малого мне мало. Большого де­ лать не хочу». Нам — да что нам! — людям пушкинского времени такая «святая просто­ та» уже казалась ужасающей. А Державин и не мог мучиться никакими муками за казни и наказания пугачевцев, он и не считал их убийствами и злодеяниями. «Лебедь» — он все равно был «екатерининским орлом», он выполнил свой гражданский и воинский долг; воюя с бунтующими крестьянами, он защищал не просто трон, но — государство, а оно для него было неотделимо от понятия «народ». От того самого народа, с которым он был по-отечески дружен в своем новго­ родском имении Званка на Волхове. Там и написал он в «Крестьянском празднике», в преддверии наполеоновского нашествия: Ура! Российские крестьяне, В труде и в бое молодцы! Когда вы в сердце христиане, Не вероломны, не страмцы, — То всех пред вами див явленье, Бесов французских наважденье Пред ветром убежит, как прах. Вы все на свете в грязь попрете, Вселенну кулаком тряхнете, Жить славой будете в веках. Чтобы понять мир Державина в его не­ повторимой целостности, надо вспомнить и о других сторонах, гранях и свойствах бытия «екатерининских орлов», прямых духовных наследников «птенцов гнезда Петрова». Ре- 168