Сибирские огни, 2003, № 6

ВЯЧЕСЛАВ ТЮРИН БЕРЕГА гудящих, как откормленные пчелы, мальчишек и девчонок, чьи т а з а мне говорили больше, чем тетради. Когда какая-нибудь егоза меня звала на перемене «дядя», то «дядя», перед тем, как занемочь ото всего, что связано с проверкой каракуль, украшавших ему ночь, ей отвечал учтиво: «Не коверкай». И продолжал разбрасывать зерно, которое всходило понемножку. Затем пришел приказ от Гороно, и начались набеги на картошку. Почти неделю все, кому не лень, месили грязь и собирали клубни. С мозгами, съехавшими набекрень, я пользовался ночью, дабы тубж е зарыться в одеяло с головой, любовью не страдая как занятьем. Я для нее был как бы голубой и шел ее прическе, смеху, платьям. Очнувшись пару месяцев спустя в гостинице, голодный и небритый, Как Мастер, удрученный Маргаритой, из плена совершившею побег без помощи метлы, в тот девяностый, когда на землю мирно падал снег и хлопья были крупными, как звезды. Но — таяли на солнце. Только стих на память о случившемся мне дорог. Он — все, чего я, собственно, достиг, учительствуя в узких коридорах. * * * Воскресая, как будто Феникс из пепла, речь отверзает уста певцу, вызывая жажду. Но вода, как и прежде, вот она. Пренебречь этим фактом нельзя. Пью, потому что стражду, Потому что пылают девственные леса, на развалинах городов возникают — даже и не знаю, как их назвать, не кривя лица. Вещи гибнут на благотворительной распродаже. Человечество расползается по земле, словно щупальца мозга, думающего много. О себе, разумеется. Мысль о добре и зле осточертела. Существованье Бога — столь очевидно, что больше не заикнусь в этом ключе. Молчанье почту за благо. Воздух влажен, и донимает ночами гнус. И лежит на столе бумага. 132