Сибирские огни, 2003, № 6
— Дурашка, вот дурашка, — тихо заговорил он с укоризною, глядя на сына, — все не веришь... Из Москвы чего привез? Фигу с маслом? — А вот и нет, — Иван торопливо полез за пазуху, нащупал там сенатскую бумагу, вытащил и протянул отцу, — дали мне разрешение на поиск руды в башкир ской земле. Видишь? — Пустое все, —- слабо отмахнулся Василий Павлович и снова закашлял, — бумага, она бумага и есть... Я те сколь хошь таких напишу. Прибыли от нее никакой не будет... — Будет, батюшка, еще как будет, вот те крест, — истово перекрестился Иван на икону, — найду то золото. — Тут Зубарев-старший собрал все силы и сел на кровати. — Подай сюда образ, — приказал он. — Зачем? — не понял Иван. — Подай мне образ! Кому говорю, — было видно, как тяжело дается ему разго вор, но он держался и тянул руку в сторону иконы, висевшей на противоположной стене. — Клясться станешь мне на образе, что дурь свою из башки выбросишь и забудешь про свои рудники и прииски. На шум вбежала Варвара Григорьевна, вслед за ней шагнул в спальню и полков ник Угрюмов, с удивлением глядя на отца и сына, показалась в дверном проеме прижавшая руки к груди Антонина. — Ляг, Васенька, ляг, — бросилась Варвара Григорьевна к постели, — чего расшумелся, послали за батюшкой уже, Катенька сама пошла. Ложись, милень кий. — Не лягу! — закатил глаза под лоб Зубарев-старший. — Пущай он мне перед смертью слово даст, последнюю волю мою исполнит: про прииски свои забыть, — и, не договорив, он упал на подушки и потерял сознание. — Иди, Иван, иди, — чуть ли не силой вытолкнула Варвара Григорьевна сына из спальни, — а ты, Димитрий, помоги мне его уложить поудобней. — Ишь, расходил ся, Аника-воин, — покачала она маленькой головой, подхватив мужа за плечи и подтягивая его вверх. Иван, весь бледный, продолжая держать сенатскую бумагу в руках, вышел в небольшой коридорчик, соединяющий меж собой жилые комнаты. Тут, возле боль шой, обитой железом печи, стояла растерянная Антонина, потянулась к нему, шаг нула навстречу и заплакала, припав к груди. — Ты хоть чего ревешь? — раздраженно отодвинул ее от себя Иван. — Али виновата в чем? — Прости меня, Вань, ребеночка нашего не сберегла, прощения мне нет за это никакого, — сквозь слезы проговорила она. — Твоей вины в том нет, — вздохнул Иван и легонько провел ладонью по ее мокрой щеке, — на исповеди была? Вот и ладно, — успокоил, как мог, жену и, полуобняв за плечи, повел на кухню, куда скоро пришли мать и крестный. — Как он там? — спросил, кивнув в сторону спальни. — Плох, — покрутил седой головой Угрюмов, — долго не протянет. А мать, настрадавшись за последние дни, при появлении в доме мужчин, ощутив поддержку, вдруг успокоилась, слезы перестали течь непрерывным потоком по ее лицу, и она села в теплый угол возле печки, где любила обычно сидеть зимними вечерами, когда все расходились по своим комнатам, и неожиданно проговорила: — Зима, видать, нынче студеная будет, по всем приметам выходит. Хлопнула входная дверь, и послышалось тихое покашливание незнакомого муж чины. Иван выглянул в прихожую, увидел местного священника — отца Порфирия, который нынче венчал их с Тоней, за ним стояла Катя, держала в руках какой-то узелок. Иван вернулся на кухню, взял с полки новую свечу, зажег ее от стоящей на столе и, ни к кому не обращаясь, сказал: — На чердак схожу, — и ушел, а вслед за ним уплыла и длинная тень его корена стой, плотно сбитой фигуры. — К голубям своим пошел, — вздохнула мать. § я її 2 ж яи 3 ЩВн н о 5 ю о я о Сн е о и я < я ия я і со 7
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2