Сибирские огни № 5 - 2002

— В Караибском море мы соединились с французской эскадрой под командо­ ванием Жана Бонтемпса и бросили якорь возле городка Рио-де-ла-Хача. У Бонтемп- са в помощниках ошивался бешеного темперамента француз. С ним у меня было несколько стычек из-за одной красавицы, испанки. Грудь, бедра, все такое, на подъе­ ме. Пираты, глядя на нее, тряслись от страсти. Ду-ду-ду-ду! Тридцать три человека погибли из-за нее на дуэлях! Но она не принадлежала никому! И только мне она позволяла иногда прогуляться с ней душным вечером по набережной Колумбии. Я, понятно, при полном параде, в камзоле и шляпе, она в роскошном черном платье и чудных туфельках. От нас шел жар неутоленных желаний. Поверишь ли, многие пи­ раты салютовали нам палашами и саблями. — Смотри, я ревнивая, — сказала Лида. — Почище твоих испанок. Как звали- то ее? — А черт ее знает, как звали ее. В походе разве до имен? — Развратник! — Лида дала Федору подзатыльник. — Ты же член ВЛКСМ! И что это была за испанка? — О, это была изнеженная красота. Но и недоступная. Она была женой владель­ ца корабля, убитого при стычке, красавица, каких мало. Три раза я дрался из-за нее на дуэли с французом, три раза ранил его, один раз серьезно, но он был живучий, как кошка. Помню, как она произнесла своим глубоким голосом: «Я буду принадлежать достойнейшему!» Она произнесла это по-испански, а затем повторила по-английски и по-французски. Это было перед нашей третьей дуэлью. — Так она стала твоей любовницей? — спросила Лида. — Что, ревнуешь? — Вот еще, нашел к кому ревновать! К какой-то испанке! — Красавице, прошу заметить. Страстной и пылкой. Хотя я не мог даже поду­ мать о близости с ней без ее согласия. А его можно было заслужить только подвига­ ми. Она сказала мне: «Стань английским адмиралом! Тогда я буду твоей!» — И ты стал адмиралом? — насмешливо спросила Лида. — Английским? — Да, стал! Но, увы, она не стала моей! Она к тому времени была уже в Испа­ нии. — Так ты, адмирал, что, с ней ни-ни? — Это «ни-ни» — не самое интересное в истории наших взаимоотношений. — Да что же может быть интереснее этого «ни-ни»? — Ну не помню, не помню, — вздохнул Федор и успокаивающе погладил Лиду. — Утехи разве вспоминаются когда? Беседы о нравственности — вот что, беседы вспоминаются с наслаждением... — Утехи, говоришь, не вспоминаются? — спросила Лида. — Ну-ка повтори! — Ни-ни! — расхохотался Федор от щекотки. Как-то на семинаре по математике, когда проходили дифференциальное ис­ числение, Федор задумался над проблемой богатства и бедности. Не задуматься было нельзя, так как всюду только о ней и говорят — в том смысле, что ее больше нет. Он резонно полагал, что этой проблемы на самом деле нет, и ее придумали люди непонятно зачем. Когда говорят, что Иванов живет в пять раз лучше Сидорова, а Форд в миллион раз лучше Смита, это означает, что одна хорошая жизнь равна пяти плохим, или миллиону. Жизнь — функция, а пять или миллион всего лишь коэф­ фициенты к ней. Если от жизни взять производную, то есть ее суть, мы получим в каждый текущий момент времени угол, под которым жизнь скользит под уклон. Так вот, угол этот от любой жизни, хорошей или плохой, один и тот же, так как жизнь одна на всех. Значит, не в богатстве или бедности дело, а в чем-то другом. В чем, в констан­ те? Почему это жизнь у всех одна и та же, а константы разные? Когда Островский говорит, что жизнь дается один раз, он ничего не говорит про эти константы. А кто тогда будет мучительно больно переживать за бесцельно прожитые годы, тот, у кого константа единица или у кого она пять, а то и миллион? ВИОРЭЛЬ ЛОМОВ СОЛНЦЕ СЛЕПЫХ